Надежда Ионина - 100 великих узников

24 октября 1449 года правитель Самарканда подъехал к своему дворцу, спешился и смиренно остановился перед воротами. Стражники засуетились, а начальник караула побежал к Абдал-Лятифу, чтобы сообщить ему уже несколько дней ожидаемую весть: Улугбек отказывается от дальнейшей борьбы и сдается на милость сына. Абдал-Лятиф стал победителем и не мог отказать себе в «великодушии», которое в подобных обстоятельствах было унизительно для Улугбека. Вечером во время угощения, устроенного в честь Улугбека и его спутников, все, в том числе и отец с младшим братом, встречали Абдал-Лятифа стоя, почтительно сложив руки. Он прошел на самое почетное место и сел выше отца.

В ту ночь Улугбек не сомкнул глаз до рассвета. Родной сын открыто оскорбил и опозорил его перед всей знатью. Все отвернулись от бывшего повелителя, который еще так недавно осыпал их своими щедротами. Он был падишахом, 40 лет правил страной, и вот оказался никому не нужен… Никогда еще Улугбек не чувствовал себя так тоскливо и одиноко. На следующий день все снова собрались во дворце, и Улугбек объявил свою последнюю волю: он уступает трон сыну и просит только об одном – чтобы ему разрешили остаться в Самарканде и позволили заниматься науками. Абдал-Лятиф был груб и резок, обвинял отца в несправедливости и жестокости, кричал на старика и грозил ему смертью. Седобородые имамы совещались недолго и постановили: чтобы замолить грехи свои, бывший правитель Самарканда должен отправиться в Мекку. Абдал-Лятиф, чтобы показать всем, что простил отцу все обиды, вышел проводить его на террасу дворца и пожелал доброго пути и благополучного возвращения.

Улугбек отправился в свою обсерваторию, где долго стоял на площадке для наблюдений и смотрел на окрестные поля и на сад, в котором так часто шумели веселые пиры. Деревья уже начали облетать, и за их мокрыми стволами виднелись голубые стены дворца. А потом сидел со своим верным соратником Али Кушчи и долго беседовал с ним по душам. Однако в этот же день поздно вечером, когда уставший Улугбек заснул, потрясенный и униженный предательством и равнодушием людей, которые всего лишь месяц назад ползали у него в ногах, в одной из мечетей Самарканда состоялся еще один суд – тайный. На нем злейшие враги правителя решили убить его. Один из шейхов, у которого был самый красивый почерк, написал на толстом листе рисовой бумаги разрешительную фетву, и только один из имамов отказался поставить на документе свое имя. Это был казий Мискин, когда-то смело обличавший Улугбека за грехи: он был человеком глубоко верующим и честным, и своей славы неподкупного судьи не продал на этот раз.

О последних минутах жизни правителя Самарканда записан рассказ со слов хаджи Мухаммед-Хосроу, с которым Улугбек отправился в Мекку. «В сырой и холодный, день в конце сентября 1449 года, Улугбек верхом выехал из Самарканда… Только несколько нукеров сопровождали недавно могущественного повелителя. Не успели они утомить в первом перегоне своих лошадей, как их догнал какой-то чагатай и передал предписание. “Именем нового хана повелевается тебе, мирза Улугбек, оставить коня своего. Не подобает внуку Тимура совершать хадж в таком скромном окружении. Ты не двинешься далее, пока не закончатся приготовления к путешествию, которое должно вызвать одобрение всех правоверных”. И Улугбеку повелели заехать в соседнее село, где им надлежало получить нужное снаряжение, дабы достойно отправиться в путь.

Бежать было некуда, и хан Улугбек спешился с коня. А тем временем к кишлаку скакал Аббас “из рода сулдузов”, отец которого в свое время за учиненные над соплеменниками беззакония был по приказу Улугбека казнен. За поясом Аббаса лежала разрешительная фетва на убийство бывшего правителя Самарканда.

Нукеры Аббаса издали увидели сидящего под чинарой Улугбека. Они связали старика, привели к арыку и поставили на колени. Улугбек не мог поднять голову, чтобы последний раз взглянуть на звезды. Но он видел их отражение в черной воде арыка, отражались в ней и блики фонарей, похожие на рыжеватые струйки… Аббас подошел спереди, надеясь увидеть страх в глазах пленника, взмахнул мечом и голова повелителя покатилась к мутному арыку, оставляя на пыльном песке темную дорожку. Один из нукеров нагнулся, подхватил ее и бросил под ноги палачу. У самого берега арыка остались лежать книги, выпавшие из-за пазухи ученого в тот момент, когда ему отсекли голову…»

Поздним вечером 20 мая 1474 года, когда Москва укладывалась спать, в Кремле вдруг раздались сильный треск и грохот. Сразу же вспыхнули и заполыхали факелы, народ стал собираться на Соборной площади, откуда раздался разбудивший всех гул. Новый Успенский собор, еще несколько часов назад высившийся своими белыми стенами, теперь лежал в развалинах. Сначала упала северная стена, за ней наполовину разрушилась западная и устроенные при ней хоры. Весь город опечалился гибелью собора, который возводился как символ единения Русской земли, как символ ее политического и духовного могущества. А теперь все великолепие нового собора под обломками…

И тогда решил великий князь Иван III пригласить итальянских зодчих, и в июле 1474 года отправилось в Италию посольство – звать знаменитого зодчего Аристотеля Фиораванти в Москву. Решение великого князя вызвало различные толки, и многие не могли понять: как это главный храм земли Русской будет строить «еретик»-иноземец?

…Аристотель Фиораванти родился между 1414 и 1418 годами в городе Болонья, в семье потомственного строителя. Мальчик рос в зажиточной семье, с детских лет был окружен чертежами, рукописями и рассказами об инженерном и строительном искусстве. Таким образом, профессиональное образование Аристотель имел возможность получить под руководством отца и отчасти дяди Бартоломео, тоже известного мастера. Он получил самые основательные познания в области военно-инженерного искусства, фортификации, литейного дела и прикладной механики. Примерно с 14–15 лет Аристотель стал принимать непосредственное участие в строительных работах отца и дяди, в частности, в конце 1440-х годов он производил гидравлические работы в Миланском герцогстве. А со временем он сделался таким выдающимся зодчим, что имя его было известно во многих итальянских княжествах.

Успенский собор Московского Кремля

…Римский папа Сикст IV очень любил роскошь, при его дворе процветало неслыханное расточительство. Любил верховный понтифик и своих детей, которых у него было много, и каждому находилось место в отцовском сердце и доля казны Ватикана. Неудивительно, что вскоре казна опустела, и папа обложил народ новыми неслыханными поборами. С завидным упорством он выискивал все новые и новые источники доходов, не останавливаясь перед самыми изощренными вымогательствами, пытками и костром.