Надежда Ионина - 100 великих узников

В середине декабря 1736 года императрица Анна Иоанновна «высочайше повелела» допросить князя в Высшем суде. Голицын в это время лежал дома больной. Получив указ о допросе, он не мог даже двинуться с места, так сильно его мучила подагра. Поэтому он просил брата своего, М.М. Голицына, сообщить о немощном своем состоянии членам суда. Тот вечером отправился к члену суда графу Ф.А. Головину и просил отложить допрос, пока брат его не выздоровеет. Граф доложил об этой просьбе императрице и убедил ее дозволить подписать ответы М.М. Голицыну, так как брат его не владеет рукой. Однако уже на другой день, 14 декабря, члены Высшего суда повелели поручику А. Леонтьеву вновь отправиться в дом князя и немедленно доставить его в суд. Императрица потребовала, чтобы Д.М. Голицын написал свои ответы по пунктам, не выходя из зала заседаний, после чего ответы князя представить ей.

В 10-м часу утра больного старика доставили в Высший суд: он отвечал на вопросы, потом их переписывали набело, сличали обе версии, исправляли неточности, заново переписывали набело… Через два дня «дело Кантемира» было решено Высшим судом, который нашел, что решение Сената было правильным по существу (о выделении княгине Н.И. Кантемир четвертой части из майората), но неправильными были некоторые сенатские определения.

24 декабря Лукьян Перов подал второе «повинное письмо», в котором подробно рассказал о своем участии в ведении «дела князя Кантемира» и о разговорах, которые имел с ним князь Д.М. Голицын. Только теперь понял старый князь, что дело не в процессе его сына, что главный преступник – он сам, а преступление его заключается в событиях 1730 года: избрание на престол Анны Иоанновны, ограничительные «кондиции», его старание «прибавить себе как можно более воли» и уверенность, что он сможет «удержать эту волю»… Вот за что теперь его «судили», и он не мог рассчитывать, что суд будет справедливым.

8 января 1737 года князя Д.М. Голицына приговорили к заключению в Шлиссельбургскую крепость и содержанию в ней под строгим караулом. Наказание, по обычаю того времени, распространялось и на родственников осужденного – близких и дальних: их предписывалось употребить к делам в отдаленные места, только «не в губернаторы». А движимое и недвижимое имущество отписать в казну… Во второй половине дня 8 января в дом Д.М. Голицына явились генерал-полицмейстер Салтыков и генерал Игнатьев: они отобрали у князя «кавалерии», шпагу и бумаги, опечатали весь дом и поставили караул из 12 рядовых солдат под началом капрала и сержанта. На другой день князю приказали отправиться «в определенное ему место», но разрешили взять «из бывших его пожитков, серебра, платья и прочего, что он с собою взять пожелает». Из дворовых людей для услужения ему были даны три человека, которых в крепости тоже велено было держать под крепким караулом. На пропитание в день князю отпускалось по одному рублю, каждому человеку из прислуги – по гривне.

Поручик лейб-гвардии Измайловского полка, сопровождавший князя до Шлиссельбурга, получил строгую инструкцию – в пути «никого до Голицына не допускать, чернил и бумаги не давать, и чтоб люди его всегда были при нем». В самой крепости к узнику был приставлен сержант Преображенского полка, который должен был постоянно находиться при нем и никогда никуда без приказа не отлучаться.

Сам Д.М. Голицын не мог выходить из назначенного ему жилья, только изредка ему разрешалось посещать церковь, когда там не было других молящихся, и всегда под строгим караулом. Прислуга же и вовсе была лишена церковного утешения. Все разговоры князя со стражником и своими людьми, а также все разговоры прислуги между собой сержант должен был подробно записывать, для чего ему поручили вести дневник. Копии этого дневника регулярно посылались в «Кабинет Ее Величества»; туда же направлялись и письма, присылаемые князю, а также люди, которые эти письма привозили. Поручик Корф сообщал в правительствующий Сенат: «Оный старый безумец, бывший князь Дмитрий Голицын, еще не раз злобы свои на российские порядки изблевал, прежде чем помре».

Узник недолго томился в каземате Шлиссельбурга: преклонные годы, усилившиеся болезни, нравственные потрясения во время следствия и суда через три с половиной месяца после заключения в крепость свели его в могилу.

Бироны принадлежали к одной из самых незначительных курляндских фамилий, родоначальником которой был дед Густав, называвшийся Бюреном. Он числился старшим конюхом герцога Курляндского и за свою службу был награжден мызой. Старший его сын отправился в Польшу, где со временем получил генеральский чин. Младший сын остался на родине, тоже был конюхом при дворе герцога, а потом сопровождал принца Александра (сына герцога Иакова) в Венгрию. После смерти принца он вернулся в Курляндию с экипажами покойного, получил чин капитана лесничих, владел отцовской мызой и имел трех сыновей. Эрнст Иоганн Бюрен был средним из них.

Закончив Кенигсбергский университет (по другим сведения, он его не закончил), Эрнст Иоганн отправился в Санкт-Петербург, чтобы найти себе место, но не нашел такого, которое удовлетворяло бы его непомерное честолюбие. Рассказывают, будто бы он просился даже в камер-юнкеры при дворе царевича Алексея, но ему было отказано, причем с презрительным замечанием, что он слишком низкого происхождения. В 1724 году Бюрен возвратился в Митаву. Он пристроился канцелярским писцом у П.М. Бестужева – обер-гофмаршала двора вдовствующей герцогини Анны Курляндской.

Эрнст Иоганн Бирон. Гравюра XVIII в.

Однажды Бюрен отвозил герцогине в ее загородный дворец какие-то бумаги на подпись, а так как он был ловким, смелым и сообразительным, то понравился Анне Иоанновне толковым объяснением всех дел, которые требовали ее решения. Подписав бумаги, герцогиня изъявила желание, чтобы он и впредь являлся к ней по делам. Через несколько недель она назначила Бюрена своим секретарем, а еще через какое-то время ввела в звание камер-юнкера.

Заняв видное положение, Бюрен сообразил, что его низкое происхождение и неказистая фамилия будут мешать ему в дальнейшей карьере. Недолго думая, он переменил свою фамилию на «Бирон» и стал доказывать, что он – прямой потомок знатного французского рода Биронов. Вслед за этим начал хлопотать о том, чтобы его причислили к курляндскому дворянству, ссылаясь на то, что его отец служил в польском войске офицером. Когда ему отказали, он пожаловался герцогине, и та настояла на удовлетворении ходатайства Бирона, несмотря на противодействие знатных курляндских вельмож.