Владимир Вернадский - Пережитое и передуманное

Сидят матросы — анархисты, несколько очень ответственных ком(м)унистов, меньшевик, присяжный поверенный Г., приятель В. В. Водовозова [17] Водовозов Василий Васильевич (1864–1933) — публицист, историк, экономист. Близкий знакомый В.И.Вернадского со студенческих лет. . Его арестовали уже второй раз; подкладка — желание определенных ком(м)унистов захватить его квартиру с обстановкой; на этой почве у него столкновения. Очень любопытный разговор с ним о ком(м)унизме и социализме вообще, теории относительности, новых достижениях науки. Он думает, что большевики еще надолго; их все ненавидят, у них нет опор ни в ком, но нет силы, которая бы стала на их место; анархия будет расти. Очень интересна у него критика основ социализма. По его словам, среди ком(м)унистов начался огромный критический процесс в этом направлении и в тюрьме большое количество ком(м)унистов, видных партийных работников. Для него, мне кажется, что критика ком(м)унизма есть уже теперь критика социализма. И он, как недавно В. В. Водовозов, говорил мне о книге Е. Рихтера — по его словам, это прекрасная агитационная книжка для ком(м)унистов — так как ирония Рихтера непонятна массам (и интеллигенции), а Водовозов указывал мне, что Рихтер был прав. В этом согласен и Г. Я помню книжку Рихтера из времен молодости — никогда не думал, что придется пережить ее уже не как утопию. Г. спрашивал, остался ли Водовозов социалистом — он его давно не видал. Сам Г., мне кажется, сейчас теряет всякую путеводную нить, и его прошлое начинает ему вырисовываться как трагическая ошибка…

Легли спать; раздался грохот автомобиля. Ксендз подошел и сказал — не пугайтесь, очевидно, повезут многих — может быть, вас — на Шпалерную, в Дом предварительного заключения. И действительно, скоро вызвали человек 15, в том числе и меня. Дождь, опять прохождение через грубых людей, унижение. Тут и Шидловский, и много, кого видел утром. На автомобиле — грузовике в ужасных условиях — на корточках и коленях друг друга, при грубых окриках, когда пытались подыматься. Тяжелый переезд.

Выяснилось, что идут новые аресты — надо освободить помещение.

В тюрьме попадаю — в темноте — в камеру 245, кажется; ватерклозетный запах, три постели, где спят; приняли дружественно, как будто полуинтеллигенты, называли «папаша», «отец». Один предложил примоститься рядом на скамье и табуретках; решил сидеть до 8 утра (было, должно быть, около 4), когда утром Родин, один из арестованных, обещал освободить койку. Впечатление пытки. Прикорнул, вынув подушку. Тяжелый запах клозета. Окно открыто, но воздуху недостаточно. Это уже настоящее не только моральное, но физическое истязание. К утру начал писать бумагу в ЧК обо всем этом, настаивал на допросе. Между прочим, и раньше на Гороховой все время разговоры о допросах; там вызвали одного; все ждут, дольше недели сидят без допроса. Разговоры о невероятных следователях, трагикомичные анекдоты, подобные тем, которые раньше шли о цензорах. Но тут уже не губители мысли, но губители и мысли, и жизни. Забыл указать, что на Гороховой сидят дети 11–15 лет; у нас 1, в камере № 1, где сидел Шидловский, — 3–4. Наш — продукт нового времени — ненавидит большевиков, развешивал воззвания при Кронштадтском восстании — не убит только из‑за возраста, теперь живет на тюремной пайке, то есть медленно умирает от голодания. Но это характерное явление: рост ненависти и чувства мести — его ощущаешь здесь необычайно интенсивно даже по сравнению с тем, что видишь вне тюрьмы. Только побывав в большевистской тюрьме, сознаешь, до какой степени она плодит и раздувает эту ненависть и чувство мести…

Утром я лег и заснул. Интересны разговоры и типы. Запах к утру стал слабее, или я привык. Одиночная камера с умывальником и клозетом — где помещаются вместо одного — три человека! Нельзя почти что сделать немногих шагов, 1 /2 часа отвратительной прогулки и затем голод. 1/2 фунта хлеба утром, два раза кипяток, два раза жидкий «суп», вода из селедки. Это совершенное издевательство и огромное преступление. Ничего подобного не было при старом режиме, и нельзя было даже думать, что что‑нибудь подобное будет в XX веке. Я и сейчас чувствую, как подымается у меня чувство негодования. У меня была еда, я не голодал, многие получали из дому и подкармливали, но все‑таки кругом были полуголодные люди, как тот же Родин. А затем ряд лиц лишен передачи (то есть получения из дома пищи) и совершенно изолирован от возможности получить ее от товарищей по тюрьме. Сейчас в таком положении был ряд лиц в «политическом отделении», в том числе женщины в связи с каким‑то «заговором»… Когда выходишь на прогулку, многие просят кусок хлеба.

Мои спутники — характерные фигуры. Сидят 1 >/2—2 месяца, два без допроса, один еврей.

Солдат — красноармеец Николай Родин — сидит из‑за 5 селедок! Полуголодный, странный тип, думающий только об еде и в то же время временами глубокий. Раб и в то же время настоящий человек. Был денщиком и вспоминает об этом времени (уже в Красной армии) как о чем‑то прекрасном — как он в это время ел! Рассказывает об убийствах и гибели эпически — спокойно; при этом дает простые и сильные картины; ни малейшего сознания родины, России, каких‑нибудь идей; совершенно безграмотный; как будто не может никак обнять, что защищает и за что кладет свою жизнь, — а рядом с этим говорит: мы все обреченные, будет порядок, и станут жить лучше, только когда нас всех, все наше поколение перебьют. Ругается скверными словами — и мои соседи также — как чем‑то общепринятым, сознает, что это скверно, воздерживается при мне и говорит: вот когда сидел здесь Дмитрий Алекс (кажется, так), разве вы слышали (обращаясь к моим сотоварищам), чтобы я употребил хотя бы раз эти слова. Кто такой Д. А.? — инженер — говорит еврей. Барин — говорит Родин.

Удивительное совпадение. Родин попал сюда из Моршанска, рассказывал об уничтожении Пичаева, сожжении станции Вернадовки. Сгорел ли мой дом? Мне говорил Монахов за немного дней по телефону, что только поселок — станция. Но по словам Родина, все это уничтожено по распоряжению главнокомандующего украинскими частями. Из его слов ясно, что полного доверия к великорусским частям здесь не было. Сам Родин Елатомского уезда, и он говорит, что повстанцы уничтожают дома всех тех, которые в Красной армии, если в семье нет к ним пристающих. И он не знает, цел ли его дом. Я не буду приводить его бесхитростных, но по — своему сильных рассказов. Из них видно, что это народное движение: центр Пичаево, Гагарино — все наиболее живые и энергичные узлы Моршанского уезда. Повстанцев больше в(о) много раз, плохо вооружены, и красные только держатся лучшим оружием. Их отряд 500 человек отступил, все время отстреливаясь, убив из пулеметов до 600 человек, и потерял несколько человек. Однако их перевели сюда. Ясно, что везде все местные советские власти по деревням Тамбовской губернии исчезли и масса их перебита беспощадно. Ожесточение, по — видимому, ужасное…