Борис Горобец - Геологи шутят... И не шутят

Сбежал бы я охотно из отряда,
Купил бы самый дорогой билет.
От жизни больше ничего не надо,
Мне нужен только теплый туалет.
Живу на базе, как медведь в берлоге,
И каждый вечер мерзну у костра.
И начинаю вспоминать о Боге,
Едва заслышу звоны комара.
Я ежедневно очень опасаюсь,
Что проворуюсь и пойду под суд.
Я еженощно в страхе содрогаюсь,
Что работяги заживо сожрут.
Они, конечно, на меня в обиде,
Что не даю деньжат им подшофе.
Грозят меня убить и в голом виде
Похоронить в заброшенном шурфе.
Над головой моей висит угроза,
Что очень скоро кончится мой век.
Жена моя!
Ты пожалей завхоза!
Пришли скорее денег на побег!

На душе и туманно, и волгло,
Будто кто-то заплакал во мгле…
Я живу подозрительно долго
На предельно опасной Земле.

Нынче в геологии рубли не те.
Нынче в геологии трудись, потей!
А расценки срезаны, полевые тож.
И рекомендуется работать в дождь.
Рвут из геологии рвачи-молодцы,
Мелкие хозяйчики, детные отцы.
Нынче в геологии все тот же труд,
Нынче в геологию мальчики идут.
Ах, мальчики, мальчики, как же вы так?
На брюки заработаете. А на пиджак?

Вот идет он по земле советской,
На сухом плече несет кирку.
Владислав Иванович Савицкий,
Много повидавший на веку.
Он копал канавы на уране,
В пьяной драке зубы потерял.
Шелестя кредитками в кармане,
Он домой подался на Урал.
Размышлял наедине с собою,
Обходя пивные, как беду:
«Супротив цинги и мордобоя
Челюсть золотую заведу».
Но живешь всегда не как хотелось.
И, еще не выйдя из тайги,
Пропил он не только эту челюсть,
Но часы, кирку и сапоги.
И с тех давних пор на два сезона
Каждый год Савицкого разбит:
Летом землю роет он бессонно,
Зиму — под случайной крышей спит.
Но когда весна цветов насеет,
Он покинет добрую вдову,
И опять уйдет на Крайний Север,
Как теленок зимний на траву.
Сто взысканий, ни одной награды,
Пиджачок заношенный, хоть брось.
Но, когда его попросят: «Надо!»,
Он пророет шар земной насквозь.
И получит премию, и выпьет,
И простую песню заведет,
И над строчкой жалостливой всхлипнет,
И счастливым по земле пойдет.
Так шагай, святой и эпохальный,
Прямиком через двадцатый век,
Чифирист, бродяга и охальник,
Самый работящий человек!

То искусство, то наука,
Тяжкий труд, порой без прока,
Интуиция и мука
В том краю, где нет пророка.

В бригаде нашей парни — хоть куда!
Мы можем в сутки дать по сотне метров.
Пока нас не задавят холода
И не задушат северные ветры.
Когда в термометрах твердеет ртуть,
Тогда нам померещится бессмертье,
А если вам соврут когда-нибудь,
Что крепче стали мы — не верьте!
Технологи не смыслят ни хрена,
Как сделать сталь упругой в эту стужу,
А нервы наши — звонкая струна,
И не хрена натягивать их туже!
Мороз трещит, вздыхая иногда,
Или молчит, нахмурившись сурово,
И молкнет, замерзая, как вода,
С застывших губ сорвавшееся слово.
И стынут слезы линзами в глазах,
Пороша забивает снегом глотку.
И лишь бы удержаться на ногах,
А нам по рации: «Давай проходку!»

В прошлое бросаю взгляд,
Вспоминаю все подряд,
То, что много лет назад
Было с нами.
Да, проделан долгий путь,
И теперь покрыта грудь
Орденами
А вначале Уренгой —
Что там было, боже мой!
Хоть зови порой конвой
С караулом.
Ох, и были типажи…
Так с чего бы в ностальжи
Потянуло?
Да, народец — не бог весть,
С тем работаешь, кто есть.
К ним не надо с меркой лезть —
И не мерьте.
Пусть — бродяги, алкаши,
Но в работе хороши
Были, черти.
От похмелья лечит труд.
Сверху давят, снизу прут.
Не прогонят, так сожрут
Без остатка.
Много видано всего,
Жить — так, в общем, ничего,
Но не сладко.
Тут в снабжении дыра,
Там утопли трактора,
То, как бешеный, с утра
Ветер дует.
Как от метео — простор,
Тут как тут Гортехнадзор,
Замордует.
То провалы, то успех,
То под воду, то под снег,
То, глядишь, кого на шнек
Намотает.
Значит, снова в технари,
В общем, что ни говори,
Мне хватает.
Вот такая, значит, жизнь.
Лезем вверх, кидает вниз.
Где-то с матом прорвались,
Где-то с песней.
Для кого-то это мрак,
Ну, а лично мне — вот так
Интересней.

Полевые, полевые…
Словно раны рулевые,
Льготы зря не выдают!
Это жизнь с сердечным флюсом,
Пытка стужею и гнусом,
По-простому — неуют.
Полевые, полевые…
Это бури пылевые.
Это длинные дожди,
Это снежники и стланик,
Это редкие посланья,
Где заклятьем слово «жди».
Полевые, полевые…
Это точки болевые,
Этой боли не унять.
Полевые — льготный пропуск
В ту невидимую пропасть,
Где ушедших не обнять.

Мне от золота и меди
Проку столько, сколь медведю,
Все пошло в чужой карман.
Нуворишей поколенье
Нам оставит впечатленья,
Коих хватит на роман.
Только кто его напишет?
Мой напарник еле дышит —
Укатала сивку марь.
Перекурим что ли малость?
Нам постелет осень алость,
В небесах развесит хмарь.
Ноют ноги. Ноют плечи.
Потерпи, идти далече,
Здесь попутки не сыскать.
Нам, романтик голоштанный,
Для прагматиков каштаны
Богом дадено таскать.

Лишь покорным, что не странно,
Посылает Бог тиранов.
Не понять тебе, Россия,
Где палач, а где мессия,
Что за прок от смены вех,
Кто погонит нас отарой
в новый рай дорогой старой —
наш общенародный грех.

Ты — спросят — чей? — Я? Из бичей.
Из тех, кто в этой мелодраме
Не строил гнезд, не видел звезд.
Гонимый стылыми ветрами.
Не из трудяг, а из бродяг
Без романтической закваски.
Из тех, что пьют, когда дают,
Кому не требуются маски.
Изгой судьбы, что на дыбы
Пытался встать, каноны руша.
Не повезло, сломало зло
Не столько тело, сколько душу.
Приму, как месть, потребность есть
И жажду жить, сползая к краю.
Но чем горчей судьба бичей,
Тем ниже требованья к раю.

Не пора ли сброситься?
Пусть начальство косится
Матерь-геологию помянуть пора!
Смерть была мучительной.
А про вклад значительный
Внукам пусть поведают
Мастера пера.
Мы в ряду наследников
У нее последние.
Нам друг друга незачем
за грудки трясти.
С миром пусть покоится,
Пусть не беспокоится,
Что ни с чем оставила.
Мы ее простим.
Чокнемся стаканами.
Чем не могикане мы?
Наше время кончилось,
Выпито до дна.
Что тянуть со сборами?
Разбредемся в стороны.
Матерь-геология!
Ты теперь одна.