Владимир Мезенцев - Чудеса: Популярная энциклопедия. Том 1

Для науки нет двух миров, как учит религия, один, дескать, — познаваемая природа, а другой, неподвластный человеческому разуму, — божественный мир. Естествознание тысячами способов доказало: мир один. Это находящаяся в вечном движении материя, то есть все то, что, по определению В. И. Ленина, «копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них».

И как ни крепко природа хранит свои тайны, среди них нет таких, которые нельзя было бы исследовать, объяснить, распознать. Природа все время задает человеку труднейшие задачи, и человек неизменно их решает, придумывая все новые и все более совершенные способы, методы и средства познания.

«Знание — сила!» Эти крылатые слова были впервые сказаны несколько сотен лет назад, но их подлинный смысл в полной мере открылся лишь в наше время.

Мир, в котором мы живем, неисчерпаем в своих проявлениях. Великое множество загадок, больших и малых, предлагает нам природа из своих тайников. И как часто мы не находим им прямой разгадки, не видим глубинных, скрытых взаимосвязей между различными явлениями и процессами. Именно в них, в этих неразгаданных взаимосвязях, кроются естественные причины «невероятного», «необъяснимого», «чудесного», «потустороннего». Робкие умы, по словам Герцена, всегда предпочитают покой утомительному исследованию.

Впрочем, проблема «чудесного» гораздо сложнее. Она имеет отношение не только к уровню наших знаний, но и — в большой степени — к области нашей психики, наших восприятий. Чудо влечет своей сказочностью, своим отрывом от обычного, житейского, столь знакомого. В чудесном человек нередко видит отражение своих самых сокровенных мечтаний — о том, чтобы стать выше иных жизненных обстоятельств и даже выше законов природы, которые ограничивают его силы и возможности. Чтобы понять это, достаточно обратиться к фольклору, к той его части, которая включает в себя сказки, мифы и легенды.

Мудрую мысль вложили авторы Козьмы Пруткова в один из его афоризмов: «Многие вещи непонятны нам не потому, что наши понятия слабы, но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий»! Тут стоит вспомнить не только ревнителей древних вымыслов, о мире, нас окружающем, или людей, отсиживающихся в скорлупе бездумного существования, но и иных представителей науки. Луиджи Гальвани, открывший своими опытами с лягушкой новую эпоху в физике, писал в 1792 году: «На меня нападают две совершенно противоположные партии: ученые и невежды. И те, и другие смеются надо мной и называют меня лягушечьим учителем танцев». Когда Лавуазье открыл, что воздух состоит из кислорода и азота, член Французской академии наук А. Боме заявил, что с древности имеется четыре элемента: огонь, воздух, вода и земля; рассуждения Лавуазье «нелепы, чтобы не сказать более». А сам А. Лавуазье категорически отрицал возможность существования метеоритов — «камни не могут падать с неба».

Но что означало такое отрицание? Не что иное, как зачисление вновь открытого явления в область чудесного — ненаучного, невозможного. Так смыкались и смыкаются порой в наши дни позиции людей, уверовавших в незыблемость круга своих понятий.

Нет, наука — не «круг своих понятий»! Это очень хорошо понимал знаменитый физик нашего времени Луи де Бройль. «Люди, — писал он, — которые сами не занимаются наукой, довольно часто полагают, что науки всегда дают абсолютно достоверные положения; эти люди считают, что научные работники делают свои выводы на основе неоспоримых фактов и безупречных рассуждений и, следовательно, уверенно шагают вперед, причем исключена возможность ошибки или возврата назад. Однако состояние современной науки, так же как и история наук в прошлом, доказывает, что дело обстоит совершенно не так… Это имеет место даже в таких науках, которые благодаря своей строгости или мнимой простоте, например механика или физика, видимо, особенно хорошо приспособлены для использования абстрактных схем и математических рассуждений».

…А чудеса влекут! Своей таинственностью. Своим содержанием. Своей внешней смелостью, рушащей обычное, неинтересное. И каждое из чудес — большое и малое — ждет своего исследователя.

Итак, продолжаем наше путешествие в мир чудесного, необычного.

Мы хорошо помним многие события десяти-двенадцатилетней давности; без большого труда можем выяснить, что происходило на земле сто-двести лет назад; достаточно подробно знаем жизнь многих народов за тысячу и за две тысячи лет до нашего времени. Но чем дальше в седую старину уходит история человечества, тем труднее отвечать на вопрос «а что было тогда-то?». В рукописных свитках, из устных сказаний доходят до нас только редкие отклики о когда-то случившемся, да и они чаще далеки от истины. А что было на Земле до того, как появились первые люди? Как выглядел наш мир миллионы лет назад?

Религиозные сказания отвечают на это просто: мир создан богами чудесным образом; таким же путем появился на свет человек. Чем это можно доказать? Ничем! Этому нужно верить. Наука не верит. Она ищет, проверяет и доказывает, по существу не имеет предела своим исканиям. «В науке мы все подобны детям, играющим в камушки на берегу, между тем как великий океан неведомого простирается перед нашими глазами. Нет ничего более теперь достоверного, чем то, что мы только начали делать первые шаги на пути познания чудес нашего мира» (И. Ньютон).

Ученый прильнул к микроскопу. — Ясно, — говорит он через несколько секунд. — То же насекомое. Начало триасового периода… Хотите посмотреть?

Кому не захочется взглянуть на столь редкое зрелище?! Я склоняюсь к окулярам. Передо мной четко обрисовываются контуры комара, но какого? Того, что летал в мезозойскую геологическую эру. 185–190 миллионов лет назад!

— Посмотрим дальше, — говорит мой собеседник, научный сотрудник Института палеонтологии. Он берет из ящика следующий кусок окаменевшей глины и разбивает его молотком на несколько частей. Камень распадается на отдельные слои, на поверхности которых и обнаруживаются следы древней жизни.

С азартом первооткрывателя я тщательно, с лупой в руках, просматриваю поверхность каждого слоя. И вот снова находка. Под увеличительным стеклом просматриваются очертания какого-то жучка. Добродушно улыбаясь моей радости, палеонтолог кладет камешек под микроскоп: