Максим Чертанов - Герберт Уэллс

«Война, что покончит с войнами» была выпушена в октябре громадным тиражом; она распространялась в Англии и США по мизерной цене и переводилась на другие языки. Массы она вдохновляла: за правое дело приятней воевать. У автора, однако, периоды восторга чередовались с приступами уныния: его знакомая Лилиан Маккарти, гостившая в «Истон-Глиб» пару недель спустя после начала войны, вспоминала, что хозяин говорил ей: «Мир разваливается на куски… Я не знаю, что делать». «Когда я перебираю свои работы, поспешные, сбивчивые и многословные, написанные в начале войны, и делаю все возможное, чтобы воспроизвести подлинное состояние моего ума, мне становится ясно, что, не считаясь с моими предвидениями, мировая катастрофа на какое-то время поглотила мой рассудок, и я поневоле ответил этим ложным толкованием, — писал он в „Опыте“. — Мое воинственное рвение шло вразрез с предвоенными заявлениями и было противно моим глубочайшим убеждениям».

Позиция, занятая Уэллсом, поссорила его со многими людьми, одни из которых отдавали себе отчет в том, что война ведется обеими сторонами не за светлое будущее, другие были пацифистами, а третьи, связанные с немецкой культурой, болезненно воспринимали антигерманскую пропаганду. Уэллс призывал США ввести экономическую блокаду Германии. Вайолет Пейджет, которую он когда-то называл своей «сестрой в Утопии», отозвалась статьями в американских газетах: «Уэллс предлагает уморить Германию голодом ради скорейшего пришествия царства мира и доброй воли на Земле». Пейджет обвинила старого друга в ненависти к мирным немцам. Справедливо ли? Смит, защищающий Уэллса от обвинений в национализме, утверждает, что нет: Уэллс подчеркивал, что выступает не против немецкого народа, а против «милитаризма Круппа». Это не совсем точно. Уэллс не называл немцев, как Куприн, «профессиональными убийцами», говорил, что «мы боремся не с нацией, а с идеей зла», однако писал о немцах как о «нации, которая вся охвачена милитаризмом».

Все, кто сражается против Германии, считал он, являются друзьями Англии, а друзьям нужно прощать их недостатки. Британцы, однако, к «русскому другу» относились прохладно: «правые» были обижены за антибританскую позицию, которую Россия заняла в период войны с бурами, «левые» полагали, что с самодержавным режимом дружить невозможно. Уэллс пытался это мнение изменить. В августе и сентябре 1914-го он опубликовал статьи — «Либеральный страх России» в «Нейшн» и «Наш русский союзник» в «Дейли кроникл», в которых призывал прекратить критику царизма и говорить о союзнике только хорошее. Он также написал совместно с Гилбертом Мерреем проект открытого письма к русской интеллигенции, где содержался призыв направить совместные усилия на борьбу с Германией, а потом уж решать внутренние проблемы. Он обратился к Ромену Роллану, предложив ему сделать совместное заявление в пользу России. Но Роллан отказался: «Я воюю против одного чудовища (прусского империализма) не для того, чтобы при этом защищать другое».

Шоу высказывания Уэллса возмутили, и он вступил с ним в перепалку на страницах «Кроникл», а в ноябрьском номере «Нью стейтсмен» опубликовал статью «Здравый смысл о войне», где утверждал, что обе воюющие группировки повинны в войне равным образом, и призывал к немедленному миру с Германией. Уэллс ввязался в дискуссию, задавая резонный вопрос: что делать, коли Германия не послушает Шоу и не сядет немедленно за стол переговоров? Поднять руки и сдаться? Равнодушно смотреть, как добивают французов, и надеяться, что нас не тронут? Он припомнил Шоу, как тот в свое время поддерживал Англо-бурскую войну, потому она была «правильной»; припомнил и фабианские обиды — это было совершенно некстати, но удержаться он никогда не мог. Его также публично осудили члены литературно-общественного объединения «Блумсбери», большинство из которых стояло на радикально-пацифистских позициях: художественный критик Клайв Белл и литератор Литтон Стрэчи объявили его «нерукопожатным». Но это были мелкие укусы со стороны горстки людей, которых в тот период все называли предателями. Впервые в жизни наш герой оказался заодно с большинством, и в частности с ненавистным Киплингом. Может, поэтому ему очень скоро сделается тошно: «Противники войны особенно раздражали меня тем, что многое в их критике было справедливо».

Обе воюющие стороны предполагали, что война будет скоротечной, но осень первого года принесла разочарование. Стороны понесли большие потери и на время прекратили активные действия, установив позиционный фронт. Великобритания пока что не воевала на суше, направив в помощь французам лишь один экспедиционный корпус; она должна была установить блокаду Германии на Северном море и разгромить германский флот. Тут тоже было кровавое равновесие. До самых ужасных сражений было еще далеко, и Уэллсу казалось, что все идет не так уж скверно. Война войной, а Джипу и Фрэнку, которым исполнилось соответственно 13 и 11 лет и которые получали домашнее образование под руководством отца, Матильды Мейер и молодого немца-гувернера Курта Бютова, нанятого в 1913 году, нужно было найти школу.

После многолетних поисков их отец встретил педагога, чьи взгляды на учебный процесс совпадали с его собственными: ученики должны получать не разрозненные знания, а постигать «все про все». Это был Фредерик Уильям Сандерсон, директор частной мужской школы в местечке Оундл в Норт-хэмптоншире — смелый экспериментатор: «текущие заботы школы, идеи педагогов далеко отставали от его устремлений». Уэллса особенно впечатлила затея Сандерсона: построить при школе здание, которое будет предназначаться для того, чтобы дети в нем «размышляли о жизни».

Сандерсон получил под свое начало школу в 1892 году, когда в ней обучались 100 мальчиков; к 1914-му их было уже около 400. В школе исповедовали индивидуальный подход к каждому ребенку, причем не только к талантливому: Сандерсон полагал, что посредственностей не существует, а если ученик чего-то не понял — значит, его не сумели заинтересовать. Часы, традиционно отводившиеся на классические науки, были сокращены в пользу практических занятий; при школе построили несколько лабораторий и мастерских, причем даже самые маленькие ученики могли в любое время входить в них и по своему желанию заниматься опытами (запирались на ключ только опасные химические препараты). В мастерских не сколачивали табуретки: оснащенные по последнему слову техники, они были предназначены для конструкторских работ и изобретательства. Несколько недель в году мальчишки были освобождены от уроков и ходили только в мастерские, конструируя кому что по душе — велосипед или вечный двигатель. Господи, где бы сейчас найти такую школу?! А она и по сей день существует, школа Оундл, и дети (теперь и девочки тоже) собирают в мастерских автомобили, и на этих автомобилях можно ездить…