Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1995 год

В руках капитана фотография старенькой «Веги».

— Вот в первый-то раз мы вышли в море на этой старенькой баркентине. Это великое дело — паруса! Все делаешь сам, своими руками — и ставишь паруса, и убираешь сам, драишь палубу, стоишь за штурвалом...

Сеттер Джолли любит, когда капитан разглядывает старые фотографии, обнюхивает их.

— И тебе хочется в море, Джолли? — спрашивает капитан, и Джолли смотрит на хозяина умными глазами.

— Это у меня Джолли-второй. Первого я подобрал щеночком в порту, когда мы стояли в Рейкьявике. Но это уже другая история. Потом...

Все будет потом. А пока — неизменное, веселое и счастливое, застывшее время размером 9x12. Женя Лепке с ослепительной улыбкой курсант высшей мореходки. На груди — тельняшка, на плечах — спасательный круг с «Беги», и мир его синий и необъятный, распахнутый всем ветрам, как стиранная-перестиранная матросская тельняшка.

Прошли пять курсов учебы, и в сорок первом, в мае месяце, он получил направление в Мурманск на последнюю преддипломную практику.

— Десятого или пятнадцатого мая это было. Пришел я в отдел кадров Мурманского пароходства, а начальником, как сейчас помню, был Глазычев. Посмотрел он на меня как-то сбоку и определил на пароход «Спартак».

Прихожу я на судно, а капитан мне говорит:

— Мне матросы не нужны. Мне нужен третий штурман. Даже не третий. Третьего я в море выучу. А вот второй нужен позарез. Пойдешь вторым штурманом.

— Ну, мне же еще лучше, — только и сказал я.

Пошли... Хорошо было идти вдоль побережья. Солнце, ветерок прохладный — в июне на Севере благодать... Подходим к Иоканьге. 22 июня 1941. Разворачиваемся, холмы у нас уже по правую руку. И вдруг из-за гор, из-за этих черных холмов выскакивает самолет. Идет прямо на нас. И обстрелял. Против солнца-то не видно, что за самолет, ну, черт тебя дери, обалдели все. Еще такая дурацкая мысль пришла — не наш ли тут самолет ерундой занимается, маневрирует да холостыми по цели метит. Чего от одури не подумаешь! А ушел он за корму, тут-то и разглядели мы черную свастику. И радист на мостик прибегает:

— Война!

Сначала на фронт просились всей командой — как же, идет война, а мы здесь. А на фронт не пускают, говорят: «Здесь будете нужны». Но тут вскоре пришел приказ треть команды оставить на судне, остальным срочно прибыть в Мурманск. Так я и попал на пароход «Фридрих Энгельс».

Чем отличался этот первый одиночный рейс «Фридриха Энгельса»? Трудно сейчас сказать. Да мы и не знали, что это первый такой рейс. И какая разница — первый он или не первый? Опытом не поделишься. Самому надо через все это пройти. А в конвоях разве не опаснее было? Конечно, чего греха таить, шансы на проход были маленькие. Но и разговоров о том, что может впереди случиться, не было. Американцы заходили, вздыхали: «Там тяжело, там лодки, самолеты немецкие...» И так далее. А знаете, ждали. Больше всего ждали — поскорее бы уйти. Вот эта неизвестность, ожидание чего-то — это хуже всего. Токарь наш, Костя Краснокутский, бурчал все: «Как к зубному врачу очереди ждешь...» Шутить шутили, да шутки-то выходили все плоские, деревянные.

К рейсу все было готово. Теплоход покрасили в белый цвет, чтобы у льдов укрыться, в тумане незаметнее быть. Две пушки поставили, шесть «эрликонов», да еще нам союзники глубинных бомб подбросили. Ладно, хорошо. Все-таки поспокойнее идти. Сначала в порту, в Рейкьявике, стояли, а, уж не помню, восьмого или девятого августа перебрались в фиорды. И к вечеру, темнеть уже стало, вышли из фиорда в море. Союзные суда провожают, гудят, моряки кричат, руками машут — в другое время порадовались бы такому торжеству. А тут — потише бы, без шума лучше бы было в Исландии агентура немецкая здорово работала.

Пошли. Сначала нас корвет английский сопровождал, а уж через два дня вошли во льды, в туман — там и потеряли его из вида... Капитан опытный был. Касьянчук. Кирилл Васильевич. Сразу приказ был дан строгий никаких работ на палубе, никакого шума. Все внимание за горизонтом да воздухом. Когда тихая погода — настроение самое паршивое. Солнце светит, вода гладкая нам это ни к чему. Уходим севернее, поближе к кромке льда. Ну, а если шторм — для нас самое подходящее. И поспать можно, и с мыслями собраться, да и нервы успокоить. Вот, пожалуй, и отличие от обычных рейсов. Плохая погода для нас теперь самая что ни на есть хорошая.

И вот уж неделя прошла. Земля где-то близко, стайки уток потянулись, туман легкий. Вот из тумана-то он и появился. Немец, сторожевик.

И тут вроде бы все напряжение как рукой сняло. Боевая тревога, все по своим номерам, по расчетам. Я — у «эрликона». Ну, уж привыкли, что этого не избежать, так чего паниковать-то? Паниковать — это уж, считай, человек погибший. А пока ты живой — ты лучше своим делом занимайся. Сторожевик развернулся и носом пошел на нас. Капитан Касьянчук предпринял ответный маневр — развернулись так, чтобы стрелять из кормового орудия. В бинокль хорошо, да и без бинокля видно у них все артиллерийские расчеты на «товсь». Так вот и идем с нацеленными орудиями. Черт его знает, почему они сразу стрелять не стали. Капитан говорил потом, что у них усиленный радиообмен был. Наш радист слушал их станции, но шифровок не разобрал. Инструкции, что ли, они запрашивали? А тут полоса тумана сильного. Мы в эту полосу. Прошли, сделали несколько маневров, машину застопорили и затаились. Радара, видно, у них не было. Полчаса постояли, потом врубили машину и пошли самым малым. Часов через шесть выходим из тумана горизонт чистый...

Так что и у «капель» свои преимущества были — каравану-то трудно спрятаться. А в Карском море уж и дом почувствовали, Диксон недалеко. Пришли двадцать четвертого, груз сдали. А за нами и другие «капли» стали подходить...

Откуда-то возник Джолли, уселся у ног хозяина, тряхнул ушами, словно собрался тоже послушать.

Капитан не забыл рассказать про Джолли-первого. Подобрал он его в Рейкьявике перед уходом в рейс. Вышел рано утром на берег, кругом ни души, дождь сыплет, а он, щеночек беспризорный, у трапа сидит, весь трясется и поскуливает. Ну и взял его на пароход, накормил, принес в каюту, и он свернулся в клубок, уснул. Жалко стало на улицу его снова выбрасывать. Вышли в море, и Лепке забеспокоился: представил, как он в воде барахтается, тонет. «Ему-то, подумал он, за что? Лучше бы в порту бегал». Пришли в порт, и Лепке сразу же отдал его кому-то на берегу. Нечего ему в море делать...

После войны, уже на других судах, многие брали с собой в море собак. Евгений Николаевич — никогда. И только теперь, когда он больше не ходит в море, завел этого сеттера. И тоже Джолли.

— Так вы говорите, что все эти годы искали меня, чтобы услышать о моих приключениях? — смеялся капитан Лепке. — Хорошо. Расскажу все как было. Только невеселый получится рассказ.