Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1995 год

— Пробоина, — коротко буркнул он. — Да такая, что в нее можно просунуть голову вместе с плечами. Ее не залатать и за день.

Но Маккиннон его не слушал. Переместив луч фонаря, он вглядывался внутрь шлюпки. Когда он заговорил, голос его звучал с отстраненным безразличием:

— Это уже неважно, сэр. Двигатель мертв. — Помолчав, он спокойно продолжил: — Магнето, сэр: граната, видимо, взорвалась прямо под ним.

— О, Господи, только не это! Магнето? Возможно, второй механик...

— Его не починить никому, — убежденно перебил Маккиннон. — Тут и чинить-то, в общем, нечего.

— Понимаю, — тяжело кивнул Николсон, глядя на развороченное магнето и начиная ощущать в голове пустоту от осознания последствий. — Немного от него осталось, правда?

Маккиннон поежился:

— У меня даже мурашки по спине побежали. — Он покачал головой и, даже когда Николсон погасил фонарь, не мог оторвать взгляда от шлюпки. Потом слегка коснулся руки старшего помощника. — Знаете что, сэр ? До Дарвина длинный, очень длинный путь на веслах.

Ее звали Гудрун, как она им сказала. Гудрун Йоргенсен Драхманн: Йоргенсен — в честь дедушки по материнской линии. На три четверти датчанка, она родилась в Оденсе в День перемирия 1918 года. Не считая двух коротких пребываний в Малайзии, она всю жизнь прожила в родном городе, пока не закончила курсы санитарок и медсестер и не отправилась на плантации своего отца, раскинувшиеся под Пенангом. Это случилось в августе 1938 года.

Николсон лежал на спине на склоне возле пещеры, сложив руки под головой, вперясь невидящими глазами в темный балдахин облаков и ожидая, когда она продолжит рассказ.

Прошло две, затем три минуты, а девушка все молчала. Николсон понемногу зашевелился и повернулся к ней.

— Вы за много миль от дома, мисс Драхманн. Дания — вы любите ее?

— Когда-то любила. — Категоричность ее тона словно бы пресекла дальнейшие попытки проникнуть в ее тщательно оберегаемые воспоминания.

Будь прокляты японцы, будь проклята их чертова субмарина, яростно подумал Николсон. Он резко изменил тему:

— А Малайзия? Едва ли вы питаете к ней такие же нежные чувства, правда?

— Малайзия? — Ее изменившийся голос прозвучал лишь вокальным сопровождением равнодушному пожатию плечами. — В Пенанге было хорошо. Но не в Сингапуре. Я... я ненавидела Сингапур. — Она неожиданно разгорячилась, но тут же взяла себя в руки. — Я бы тоже не отказалась от сигареты. Или мистер Николсон это не одобрит?

— Мистеру Николсону, боюсь, не хватает старой доброй обходительности. — Он передал ей пачку, чиркнул спичкой и, когда она нагнулась прикурить, вновь ощутил слабый запах сандала от ее волос. Когда девушка опять ускользнула во мрак, Николсон, затушив спичку, мягко спросил:

— А почему вы ненавидели Сингапур?

Минуло почти полминуты, прежде чем она ответила:

— Не думаете ли вы, что это может быть очень личным вопросом?

— Весьма возможно. — Он секунду помолчал. — Только какое это теперь имеет значение ?

Она мгновенно поняла смысл его слов:

— Вы правы, конечно. Даже если это всего лишь праздное любопытство, какая теперь разница? Как это ни нелепо, но я отвечу вам — вероятно, потому, что уверена в вашей неспособности питать к кому-либо ложное сострадание, чего я просто не выношу. — Некоторое время она молчала, и кончик ее сигареты ярко тлел в темноте. — Это правда, я действительно ненавижу Сингапур: ненавижу потому, что у меня есть гордость, равно как и жалость к самой себе. А еще потому, что я ненавижу одиночество. Вы ничего не знаете об этом, мистер Николсон.

— Зато вы много знаете обо мне, — мягко проворчал Николсон.

— Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, — медленно начала она. — Я европейка, родившаяся, выросшая и получившая образование в Европе. И я всегда считала себя датчанкой, как и все живущие в Дании люди. Меня принимали в любом доме в Оденсе. В Сингапуре же я никогда не была вхожа в европейские круги, мистер Николсон. — Она старалась говорить бесстрастно. — Встречаться со мной белым не рекомендовалось. И это совсем не смешно, когда в твоем присутствии тебя называют полукровкой, после чего все оборачиваются и начинают глазеть. И ты понимаешь, что больше никогда сюда не придешь. Я знаю, что мать моей матери была малайкой, прекрасной, доброжелательной старой леди...

— Пожалуйста, успокойтесь. Я представляю, как это мерзко. И британцы усердствовали более других, не так ли?

— Да. — Она поколебалась. — А почему вы так говорите?

— Когда дело касается создания империи и колониализма, мы — лучше и одновременно хуже всех в мире. Сингапур стал настоящим раздольем для разного рода отребья, англо-саксонская часть которого, пожалуй, наиболее интересна. Божьи избранники, облеченные двойной миссией в жизни — в возможно кратчайшее время погубить печень и следить за тем, чтобы не подпадающие под категорию избранных не забывали о своем статусе, — эти сыновья Хама призваны быть чернорабочими мира до конца своих дней. Они, безусловно, истинные христиане и непоколебимые ревнители церкви. И если успевают протрезветь к воскресному утру, исправно посещают службу. Но таких не абсолютное большинство, далее в Сингапуре. С другими вам, видимо, просто не приходилось пересекаться.

— Не ожидала, что вы скажете все это, — медленно, с удивлением в голосе проговорила она.

— Но почему? Это ведь правда.

— Я не это имела в виду. Я просто не ожидала услышать от вас... а впрочем, неважно. — Она неловко рассмеялась. — Цвет моей кожи — не самая насущная проблема.

— Совершенно верно. — Николсон похоронил сигарету под каблуком и продолжил нарочито жестким тоном: — Но это чертовски важно для вас, и так быть не должно. На Сингапуре свет клином не сошелся. Вы нам нравитесь, и нам наплевать, что вы немного цветная.

— Вашему молодому помощнику — мистеру Вэнньеру — не наплевать, — пробормотала она.

— Не глупите — и постарайтесь быть великодушной. Увидев шрам, он испытал шок, которого с тех пор стыдится. Он просто очень молод — вот и все. Капитан же находит вас восхитительной. «Полупрозрачный янтарь» — на него, как он говорит, походит ваша кожа. — Николсон тихо фыркнул. — Какой-то великовозрастный Лотарио.

— Неправда. Он очень, очень милый, и мне весьма по душе. — Она неожиданно добавила: — Вы заставляете его чувствовать себя стариком.

— Чушь! — яростно воскликнул Николсон. — С пулей в легких особо не попрыгаешь. — Он покачал головой. — Простите, я не хотел на вас набрасываться. Клинки в сторону, правда, мисс Драхманн?

— Гудрун. — Это слово было произнесено как ответ и просьба одновременно, тоном, лишенным даже намека на кокетство.

— Гудрун? Мне нравится это имя, и оно вам подходит.