Вирджилио Боккарди - Вивальди

— Мы подумали, — заявил один из них, — и сочли возможным вновь возложить на вас, маэстро, руководство оркестром.

С 1729 года он не бывал здесь, и теперь ему предложено жалованье в размере 100 дукатов годовых. Но пока это всего лишь предложение. Зная о чрезмерной занятости маэстро и его контрактах с театрами, попечители, возможно, решили прозондировать почву, не надеясь, что тот согласится. «А почему бы нет? — подумал про себя Вивальди. — Да, он вынужден писать музыку для издателей и театров, но совсем другое дело сочинять концерты для Пьет а , где ему предоставляется полная свобода творить, подчиняясь только собственной фантазии. А какую радость эти сочинения приносят ученицам, которые зажигаются его страстью! Нет, от такого предложения он не вправе отказаться даже при относительно скромном вознаграждении». Хитро улыбнувшись, Вивальди дал своё согласие, вызвав некоторое недоумение на лицах своих собеседников.

Спустя три дня попечительский совет Пьет а восемью голосами «за», двумя «против» и при трех воздержавшихся принял решение о подписании контракта с маэстро Вивальди, по которому ему вменяются в обязанность сочинение произведений для различных инструментов, обучение воспитанниц и репетиции хора и оркестра.

Вернувшись домой в добром расположении духа после подписания контракта, он нашёл на столике в прихожей синий пакет из Флоренции, один вид которого вновь вывел его из себя. В пакет было вложено либретто «Джиневра, принцесса Шотландии» с коротким сопроводительным письмом. Импресарио Альбицци в льстивых выражениях, как старая сводня, заверял маэстро, что для театра будет большой честью получить его новую оперу, для чего у него в распоряжении достаточно времени. Усевшись поудобнее в кресле и приняв добрую понюшку табаку, Вивальди принялся скрепя сердце за чтение присланного либретто.

Прошло несколько дней, и работа над чёртовой «Джиневрой» уже шла полным ходом, как из Флоренции пришло очередное письмо со списком ангажированных певцов. Едва взглянув на него, Вивальди пришёл в ярость. Нанятые Альбицци исполнители были не первого десятка, и он тут же засел за написание ответа, в котором выразил свое решительное несогласие, заявив, что рядом с Жиро должны быть задействованы певцы более высокого класса. Однако вскоре в столь же решительном тоне ему ответил импресарио, прямо заявив, что «если уважаемый маэстро не чувствует себя в состоянии сочинить заказанную оперу для Флоренции, то театр готов расторгнуть с ним контракт».

«Легко сказать — расторгнуть, когда опера почти готова», — ворчал Вивальди. Более того, в том же письме Альбицци настоятельно просил маэстро не вносить никаких правок в поэтический текст либретто, чтобы не задеть самолюбие флорентийцев, «гордых своим главенствующим положением в поэзии». В самом конце стояла маленькая приписка с убедительной просьбой отказаться раз и навсегда от включения ранее звучавших арий, ибо публика сразу замечает такие проделки, которые наносят урон репутации композитора и театра.

— Как же мне осточертел этот Альбицци! — с досадой пожаловался Антонио отцу за завтраком. — Послать бы его куда подальше…

Но отступать было поздно — работа над оперой завершена. И в то же ноябрьское утро Антонио поручил Дзанетте срочно отправить во Флоренцию пакет с партитурой «Джиневры» по почте.

Если со злополучной «шотландской принцессой Джиневрой» было немало хлопот и нервотрёпки, то работа над «Аристидом» доставила Вивальди истинное удовольствие. Уже при первом знакомстве с Гольдони он был поражён талантом молодого человека, сумевшего по просьбе патриция Гримани быстро внести нужную правку в либретто «Гризельды», которое так понравилось Вивальди. Молодой Гольдони был спорым в работе, как и Антонио при сочинении музыки. Выступив соавторами «Аристида», оба шутки ради проставили на титульном листе либретто свои анаграммы — Лотавио Вандини и Калиндо Гроло. Позднее Гольдони отметил, что благодаря Вивальди он приобщился к опере и музыкальной комедии, явившейся предвестницей итальянской оперы-буфф.

Премьера «Аристида» состоялась в театре Сан-Самуэле и прошла очень живо. Дня через два одна из газет отметила, что публика на спектакле повеселилась вдоволь.

В конце декабря Анна с сестрой отправилась во Флоренцию. Вивальди не смог с ними поехать из-за занятости в Пьет а . Так как премьера была намечена на 17 января, он собирался присоединиться к ним чуть позже. Но неожиданно серьёзно занемог Джован Баттиста, и Антонио не мог оставить отца на попечение только сестёр, хотя им вызвались помочь Франческо с женой Елизаветой. Срочно приглашённый врач Санторини после прослушивания больного не смог сказать ничего обнадёживающего. Ни кровопускание, ни увеличенная доза териаки не могли унять ни на минуту непрекращающийся кашель, от которого у старого Джован Баттисты выворачивало все внутренности.

За несколько дней Джован Баттиста, ещё недавно полный сил и энергии, превратился в скелет и настолько усох, что из-за подушек виден был только его нос. Но однажды, как показалось окружающим, ему вдруг полегчало. Повеселел и врач Санторини, приговаривая: «Старому дубу всё нипочём». На самом деле, Джован Баттиста держался из последних сил. Зная, как он болеет душой и с какой любовью следит за его делами, Антонио поведал отцу, что в Пьет а контракт продлён ещё на полгода. Но на лице больного не отразилось даже подобия улыбки. Он перестал принимать пищу, и Маргарита терпеливо кормила его с ложечки мёдом, разведённым лимонным соком. Второе кровопускание могло бы лишить отощавшего старика последних сил, и врач решил прибегнуть к пиявкам, послав за ними Дзанетту в ближайшую аптеку.

Болезнь усугублялась погодой. Неожиданно установилась жара, хотя было только начало мая, но дышать стало нечем из-за высокой влажности. Дом не проветривался, так как Джован Баттиста просил не открывать окна. Доносившиеся с Большого канала шум судов и крики гондольеров его раздражали. Всё ему мешало и докучало, даже первенец Франческо — любимый внук Карло, который заходил каждый день справиться о здоровье деда, но его не пускали в комнату больного. Что же произошло? Почему он перестал бороться?

— Чего же вы хотите? — отвечал врач Санторини. — Ведь вашему отцу за восемьдесят.

Ему решительно возразила Дзанетта:

— Папа ещё пару недель назад просил подать ему в постель скрипку и пытался играть!

— Поймите, даже самая совершенная машина в один прекрасный момент даёт сбой, — ответил врач и всё повторял свою привычную фразу: — Лекарства лечат, а природа берёт своё — Medicus curat, natura sanat.