Вирджилио Боккарди - Вивальди

Антонио отказался от своей маленькой скрипки. Она его никак не устраивала, и отцу пришлось раскошелиться. Дела шли неплохо, и он смог себе позволить роскошь — купить для сына по случаю у того же знакомого продавца музыкальных инструментов хорошую скрипку. Это была работа неизвестного мастера, датированная 1620 годом. Если бы было указано имя мастера, то стоил бы инструмент значительно дороже. Теперь, когда в доме собирались отцовы друзья, Антонио любил подключаться к их игре и часто в дуэте с кем-нибудь из них исполнял наиболее трудные пассажи. Однажды он упросил отца сводить его в соседнюю богадельню Пьет а на воскресное выступление приютских воспитанниц. О них он слышал много лестного от своего учителя Легренци. Девочки в хоре действительно прекрасно спелись, а вот оркестр был не на высоте.

Однажды в начале января 1690 года, с трудом неся в церковь похоронный венок, ризничий Феличе столкнулся с вечно спешащей повитухой Маргаритой. С ней был, как всегда, её Филиппето, заметно постаревший и согнувшийся под тяжестью неизменного стульчика для рожениц.

— У Камиллы Вивальди уже прошли воды, — сокрушалась повитуха. — Вчера бедняжка, видать, переусердствовала, взявшись за мытьё лестницы щёлочью с золой…

На сей раз роды прошли благополучно и на свет появился ещё один мальчик, как того желал Джован Баттиста. Это был здоровый крепкий младенец, которому дали имя Франческо Гаэтано. Отметить радостное событие в дом к Вивальди пришли родственники и знакомые. Пришёл и дон Франческо договориться о крещении новорождённого. Дней пять спустя в церкви Сан-Джованни ин Брагора перед купелью по случаю крещения третьего мальчика супругов Вивальди собрались брат Агостино с женой и детьми, Антонио Казара, соседи и знакомые. Были тут владелец аптеки «У дожа», соседский сапожник, цирюльник у Сан-Мартино и гондольер Дзуан-вдовец, прозванный «Грозой морей». Принесённого в церковь вина не хватило, и гости отправились в дом к Вивальди, где праздничное веселье продолжилось допоздна.

Однако приподнятое весёлое настроение в доме цирюльника поселилось ненадолго. Однажды, а вернее 21 мая того же года, Джован Баттиста раньше обычного вернулся домой с репетиции в Сан-Марко. Услышав, как хлопнула входная дверь, и зная привычки мужа, обеспокоенная Камилла быстро спустилась вниз.

— Репетиции не было, — тихо молвил Джован Баттиста. — Умер Легренци…

Эта была большая потеря для мира музыки, для города, для капеллы Сан-Марко и для маленького Антонио. Маэстро был не так уж стар. Ему недавно исполнилось шестьдесят четыре. Правда, последнее время он часто хворал и не покидал свой дом у моста Каноника. Но никто не мог предположить, что скоро его не станет.

— Мы исполним на похоронах реквием, сочинённый им на смерть коллеги Палавичини, — сказал жене Джован Баттиста и задумался, сев на скамейку в передней и обхватив футляр со скрипкой обеими руками. Ему вспомнилось первое знакомство с покойным другом, с которым они основали общество Санта-Чечилия. Легренци продолжил дело Монтеверди и Кавалли. Он оставил после себя много духовной и светской музыки — оркестровой и вокальной. Каким успехом пользовалась его оратория «Джустино»! Кто теперь заменит его в Сан-Марко? Особенно прискорбно, что сын потерял доброго наставника. Теперь ему самому придётся заниматься с Антонио. Но настоящий учитель — это совсем другое дело. А где сыскать такого?

Под вечер вернулся Антонио из церкви, где засиделся, пока там играл на органе монах Джованни. Услышав о смерти Легренци, он остолбенел, не в силах вымолвить слово. Как же хорошо ему было с любимым учителем, который столько ему рассказывал о музыке, знакомил с сонатами Корелли, сочинениями Кальдары, ораториями Страделлы. От учителя он услышал много любопытного о молодом талантливом венецианце Томмазо Альбинони, который называл себя всего лишь «любителем», хотя публика была в восторге от его произведений. Легренци был для Антонио неисчерпаемым кладезем знаний и стимулом к учёбе и совершенствованию мастерства. Для него это невосполнимая потеря, с которой трудно примириться. Расстроилась и Камилла. Присев рядом с мужем, она тихо спросила:

— Что же теперь будет?

Даже маленькая Маргарита прижалась к матери, видя её растроенное лицо. Все были опечалены и совсем забыли про лежащего в люльке маленького Франческо, который плачем дал о себе знать.

— Иди же, Камилла, — тихо сказал Джован Баттиста, словно очнувшись. — Пора кормить малыша.

Когда приходский священник дон Франческо понял, что, несмотря на возраст, мальчик Антонио по всем признакам окончательно созрел для ответственного шага, он решил представить его патриарху [7] В традиции Венеции сохранился титул патриарха для обозначения высшего духовного сана. (Прим. ред.). для пострижения — первой ступени на пути возведения в священнический сан. Но согласно каноническим правилам необходимо было прежде доказать законность появления на свет мальчика, а для этого, как заявил дон Франческо, нужно устное подтверждение хотя бы двух свидетелей, которые давно знакомы с родителями Антонио и даже присутствовали на их венчании.

На семейном совете с участием братьев Агостино Вивальди и Антонио Казара было решено представить в качестве свидетелей цирюльника Антонио Гандольфи из прихода Сан-Мартино, у которого Джован Баттиста начинал когда-то как подмастерье, и соседа, сапожника Паоло Афабриса, водившего дружбу с покойными родителями Камиллы. Можно также позвать в свидетели ювелира Изеппо Энцо, у которого была своя лавка на Сан-Поло, но только не выпивоху-гондольера «Грозу морей», от которого можно ждать неожиданных сюрпризов.

Ранним погожим утром приглашённые в свидетели цирюльник, сапожник и ювелир вместе с Джован Баттистой отправились на гондоле в церковь Сан-Пьетро ин Кастелло, где размещалась патриаршья курия, чтобы под присягой подтвердить законность брака супругов Вивальди, людей вполне добропорядочных, постоянно проживающих вместе и воспитавших в христианском духе сына Антонио. После этой поездки всё было готово для свершения важного обряда. Недоставало только соответствующего одеяния — чёрной рясы и треугольной шляпы. Был бы жив тесть, портной Каликкьо, всё решилось бы просто и без затрат. Теперь вот пришлось обращаться к портному греку, а уж он-то содрал за пошив втридорога, иначе не был бы греком.

Настал знаменательный день пострижения — 18 сентября. Раньше обычного Камилла разбудила Антонио. Как он ни упирался, она усадила его в лохань с горячей водой. Намыливая ему кудлатую голову, она с грустью думала, что скоро эти прекрасные рыжие пряди будут острижены. Затем она облачила его в новенькую монашескую рясу. Мальчик был в крайнем возбуждении, видимо, чувствуя, что предстоящий обряд пострижения открывает перед ним важный путь к чему-то не вполне ещё им осознанному. Камилла тоже решила ехать на церемонию, дав чёткие указания старшей из дочерей Маргарите и не по годам сообразительным Чечилии и Дзанетте следить за братьями, особенно за сосунком Изеппо Санто, четвёртым сыном, появившимся вслед за Франческо Гаэтано.