Александр Зимин - Слово о полку Игореве

14 июля 1792 г. Мусин-Пушкин пишет письмо И. И. Лепехину, в котором, между прочим, сообщает, что «в апостолах находится, что в голодные времена употребляли в пищу гнилое дерево».[Архив Академии наук, ф. 8, оп. 3, № 5, л. 1. В печатном издании иначе: «Да и в летописях находится». Сухомлинов М. И. История Российской Академии. Вып. 7. С. 161; Аксенов А. И. Из эпистолярного наследия А. И. Мусина-Пушкина. С. 228.]

Итак, А. И. Мусин-Пушкин сам назначал к отсылке рукописи Синодальной библиотеки, т. е. несомненно знакомился с ними в бытность свою в Москве в 1792 г. (а возможно, и ранее). Это было, следовательно, в то самое время, когда в печати появилось первое сведение о Слове о полку Игореве. В том же году он интересовался и какими-то апостолами. Во время майского обсуждения 1964 г. вопроса о времени создания Слова о полку Игореве В. П. Адрианова-Перетц, касаясь судьбы рукописи псковского Апостола, писала, что «утверждение о пребывании этой рукописи у Мусина-Пушкина неверно. В реестрах Синодальной библиотеки отмечены все лица, работавшие над ее рукописями в 1790–1800 годах. Имени Мусина-Пушкина среди них нет… Таким образом, говорить о вставке в „Слово“ фразы из Апостола нельзя уже по одному тому, что Апостол не был известен Мусину-Пушкину в то время, когда у него был текст „Слова“».[Обсуждение одной концепции. С. 134.]

В своей последней статье В. П. Адрианова-Перетц уже не ссылается ни на какие «реестры» (они неизвестны), не говорит категорически о незнакомстве А. И. Мусина-Пушкина с Апостолом. Даже совсем наоборот, она допускает, что «по какой-то случайности Апостол 1307 года попал в руки А. И. Мусина-Пушкина».[Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно… С. 150.] Но даже в этом случае ей кажется невероятным, что А. И. Мусин-Пушкин смог сделать на его основании вставку в Слово по нескольким причинам. Первая: в Синодальном собрании было достаточно рукописей исторического содержания, «которые скорее могли бы обратить на себя внимание», чем псковский Апостол. На это легко возразить: пергаменный Апостол 1307 г. был уникальной рукописью, а не обыкновенной, чем и мог вызывать интерес к себе. Ведь известно было Мусину-Пушкину синодальное Евангелие XII в. Заметим также, что в Синод по распоряжению Екатерины II 1791 г. доставлялись не только летописцы, а такие памятники, как Дионисий Ареопагит, Цветник и т. п.

Вторая. Поскольку уже в 1792 г. в печати появилось косвенное указание на Слово о полку Игореве, «придется допустить, что к этому времени Мусин-Пушкин уже успел отредактировать его и сделать вставку, используя Апостол 1307 г.».[Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно… С. 150.] Но почему же это невероятно? Вставка была произведена не «в точном соответствии с поэтикой памятника», а, как показано выше, с ее нарушением. К тому же почему именно в 1792 г. была сделана эта вставка? Никто текста Слова тогда не видел, и срок для ее внесения должен быть ограничен только 1795–1796 гг., т. е. тем временем, каким датируется екатерининская копия памятника.

Когда в 1797 г. из Синода стали рассылать рукописи по епархиям и монастырям, то выяснилось, что минимум 12 из них оказались взятыми «бывшим синодальным обер-прокурором Мусиным-Пушкиным, но в Святейший Синод не возвращены. В доставленном от него реестре написано его рукою, что те летописцы и выписки внесены по высочайшему повелению… в комнату». В ответе на запрос обер-прокурора Синода о судьбе переданных Екатерине II рукописей А. И. Мусин-Пушкин 26 сентября 1804 г. писал, что «в собственном кабинете ее величества находились по сей материи множество книг и выписок, в том числе и моих собственных было довольно. Из иных видел я многие у покойных Ивана Перфильевича Елагина и у Болтина (мертвые сраму не имут! — А. 3.), ибо они оба писали Российскую историю. Куда же оные по кончине ее величества поступили, мне неизвестно». Вскользь граф сообщил и о том, что после создания комитета при Московском университете он «отдал туда и господину Карамзину (который пишет Российскую историю) все, что имел у себя и лутчее по сей материи, ибо, как выше донес, сам ныне в том не упражняюсь».[ЦГИА, ф. 797, on. 1, д. 1522, л. 14–14 об.] Но о судьбе «летописцев» кое-что все-таки известно. Так, в реестре под № 8 помещен летописец размером в четверку без начала. Оканчивался он 1537 г., т. е. очень напоминал так называемый Чертковский список Вологодско-Пермской летописи, некогда принадлежавший Мусину-Пушкину.[ЦГИА, ф. 796, оп. 78, д. 750; ср. также: ЦГАДА, ф. 1270, on. 1, ч. 1. № 45. В ответ на запрос 1837 г. граф С. С. Уваров начертал резолюцию, в которой говорилось, что «летописи, собранные в 1791 году, как известно, поступили в библиотеку покойного графа А. И. Пушкина и сгорели с нею вместе» (Барсуков Н. Жизнь и труды П. М. Строева. СПб., 1878. С. 313). Это свидетельствует о прямом отношении Мусина-Пушкина к собранным в Синод летописцам.] И это не единственный случай.

Так, для издания в 1792 г. Книги Большому Чертежу А. И. Мусин-Пушкин использовал, очевидно, список, хранившийся в Воскресенском монастыре и присланный 7 октября 1791 г. в Синод.[Поленов Д. О летописях, изданных от св. Синода. С. 29; «Книга Большому Чертежу» / Под-гот. к печати К. Н. Сербина. М.; Л., 1950. С. 38.] В настоящее время местонахождение этой рукописи неизвестно. Возможно, и она попала в собрание графа.

Итак, все вышеизложенное приводит к мысли, что именно приписка к псковскому Апостолу 1307 г. дала А. И. Мусину-Пушкину материал для вставки в Слово о полку Игореве.[К тому же в прошении 1797 г. графа А. И. Мусина-Пушкина встречается слово «крамола»: «…воины, крамолы изгладили большую часть памятников» (Мусин-Пушкин А. О летописях и хронологии Российской. С. 30). А именно оно заменило (причем, по мнению Л. П. Якубинского, неудачно) в Слове термин «которы», встречающийся в приписке к псковскому Апостолу.] В. П. Адрианова-Перетц считает, что «никаких следов вставки не обнаруживается», ибо отрывок о сеянии «усобиц» при Олеге органически входит в ряд «земледельческих» метафор в Слове.[Адрианова-Перетц В. // Было ли известно… С. 152.] Но подобные метафоры широко известны как в древнерусской литературе (Задонщина), так и в фольклоре,[Примеры см.: Перетц. Слово. С. 213–214.] и не составляли специфики Слова о полку Игореве. Поэтому появление отрывка о сеянии усобиц в псковском Апостоле легко объясняется устойчивой традицией, а необязательно влиянием Слова о полку Игореве. В свою очередь в Слове о полку Игореве есть текст о том, что «Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше». Этот текст, отдаленно перекликавшийся с припиской («крамолу… сѣяше»), и мог дать основание Мусину-Пушкину как для переработки приписки к Апостолу (отсюда заимствованы были Олег и «крамола», заменившая «котору»), так и для места вставки в Слово.

Теперь переходим ко второй части предполагаемой вставки в Слове о полку Игореве. Она содержит сведение о похоронах Изяслава в Софийском соборе, встречающееся в Софийской 1 и Новгородской 4 летописях. Это сведение также ведет нас к рукописям синодального обер-прокурора. Ведь H. М. Карамзин пользовался Софийской 1 летописью именно из собрания А. И. Мусина-Пушкина (ГПБ, O.IV, № 298).[Карамзин. История государства Российского. Т. 2, примеч. № 79.]