Уолтер Гратцер - Эврики и эйфории. Об ученых и их открытиях

Рассказывают, что некий сельский священник из Англии имел привычку оживлять свои проповеди драматическими отступлениями от темы, предваряя их таким вот воззванием ко Всевышнему: “И если, о Господи, это поучение туманно, позволь рабу Твоему проиллюстрировать его анекдотом…” Более известного священника, преподобного Сидни Смита, однажды застали за таким завершением вечерней молитвы: “А теперь, Господи, я расскажу Тебе анекдот”. Итак, если даже Бога можно заподозрить в том, что Ему доставляют удовольствие забавные сюжеты, то что говорить обо всех нас? Американский дипломат Джон Хэй как-то предположил, что подлинную историю стоит искать в “личных анекдотах и частной переписке тех, кто эту историю делает”. Сэмюэль Джонсон также превозносил ценность пикантных деталей. В своем журнале “Бродяга” он отмечал: “Об истинном характере человека узнаёшь больше, поболтав с его слугами, чем прочитав тщательно выстроенную официальную биографию, начинающуюся с родословной и заканчивающуюся описанием похорон”.

Итак, что такое анекдот? Вот определение из Оксфордского словаря английского языка: “Тайные, личные или до сих пор не опубликованные сведения либо исторические детали. Рассказ об обособленном происшествии либо единичном случае, если тот подается как интересный или выдающийся (но изначально — сплетня)”. То есть анекдот обязан одновременно развлекать и приглашать к размышлению. Отцу Дизраэли, книголюбу Исааку, анекдоты представлялись “краткими заметками о человеческой природе и человеческой учености”, и он писал так: “Многие восклицают: довольно анекдотов об авторе, мы желаем его трудов; и все же я раз за разом убеждался, что труды не так интересны, как анекдоты”.

Зачастую это верно и тогда, когда речь заходит о науке: большинству людей истории о частной жизни Эйнштейна покажутся гораздо более захватывающими, чем его статьи. Разумеется, было бы нелепостью считать, что выжимки из прошлого, собранные в этой книге, приведут читателя к научному знанию — но, я надеюсь, они смогут пролить хоть немного света на социологию и историю науки.

Наука отличается от прочих занятий человечества уже тем, что ее содержание не зависит от поступков ученых. Строение атома или структура ДНК были бы открыты, даже если бы Бора с Резерфордом или Уотсона с Криком не существовало, — и вряд ли эти прорывы в познании случились бы сильно позже. Наука прежде всего занятие коллективное. “Искусство — это я, наука — это мы", — провозгласил в свое время отец-основатель современной физиологии Клод Бернар. В этом смысле роль личности второстепенна. И тем не менее наука не испытывает недостатка в ярких и эксцентричных персонажах — от Тихо Браге с его металлическим носом (в юности во время дуэли он лишился части носа и заменил ее металлическим протезом) или Генри Кавендиша с его патологической боязнью людей до наших современников. Вспомним, к примеру, книги физика Ричарда Фейнмана или великого физика-теоретика Вольфганга Паули, чьи афоризмы всплывают в каждодневных разговорах ученых. Именно Паули якобы так отозвался о работе своего коллеги: “Эта статья не верна, более того — она даже не ошибочна”. Ему же приписывают часто цитируемую ремарку, брошенную во время скучного доклада амбициозного докладчика: “Такой молодой и уже никому не известный”. А когда Паули в разгар дискуссии прервал своим педантичным замечанием не столь блестящий физик Юджин Гут, тот послушал секунду-другую и ответил: “Гут! Все, что знаете вы, я знаю тоже”. Закончить стоит тем, что у палаты швейцарской больницы, где Паули предстояло умереть, был 137-й номер — “магическое число" из квантовой теории, связанное с тонкой структурой спектра атома водорода и интересовавшее Паули большую часть его жизни. (У космолога Артура Эддингтона, к слову, стало навязчивой привычкой в любом гар-деробе вешать шляпу исключительно на крючок с таким номером.) Дурное совпадение расстроило Паули и омрачило ему последние дни.

В этой книге собраны исторические факты. Многие из них стали научным фольклором, передающимся от студента к студенту, а заодно проверенным средством разбавить скучную лекцию. Каждый ученый, думаю, помнит возражение Нильса Бора, которому сказали, что вешать над дверью загородного дома подкову на счастье нелепо: “Разумеется, нелепо. Но, я слышал, такая штука работает и когда в нее не верят”. Многие помнят и оказавшееся ошибочным суждение школьного учителя Эйнштейна, утверждавшего, что этот его ученик никогда ничего не добьется [1] Тот факт, что Эйнштейн запаздывал в развитии, кажется неоспоримым; сам Эйнштейн допускал, что в немалой степени обязан этому масштабами своих научных достижений. Вот его объяснение из письма другу, физику Джеймсу Франку: Время от времени я спрашиваю себя, как так случилось, что именно я создал теорию относительности. Причина, я думаю, в том, что нормальный взрослый никогда не прекращает размышлять по поводу пространства и времени. Это те вещи, над которыми он начал думать ребенком. Однако мое интеллектуальное развитие запаздывало, в результате чего я начал удивляться пространству и времени, только когда вырос. (Примеч. автора) . Застревает в памяти и легенда о первых словах маленького Альберта. Когда ему шел уже четвертый год, он выразил недовольство слишком горячим молоком, а когда изумленные родители воскликнули: “Ба, да он говорит! А почему раньше молчал?” — то Альберт якобы ответил: “Потому что раньше все было в порядке”.

Студентов-химиков в свою очередь развлекают историями про огромную бороду кембриджского профессора Киппинга (или оксфордского профессора Невила Сиджвика, или даже Адольфа фон Байера из Мюнхена). Говорили, что в ней спрятано по кристаллику любого известного органического вещества — и поэтому, когда свежеприготовленный раствор отказывается кристаллизоваться, нужно лишь подозвать профессора, якобы посоветоваться, и тогда из бороды, реющей над пробирками, упадет микроскопическое зерно, зародыш будущего кристалла, и начнется кристаллизация.

Те из нас, чья жизнь проходит в лабораториях, хранят в памяти множество комических и нелепых эпизодов, случившихся из-за изобретательности, неуклюжести, невезения либо невероятной удачи. Я, например, дорожу воспоминанием своего приятеля об инциденте, который разом пошатнул в нем веру в науку: его университетский преподаватель физики, человек чрезвычайно неловкий, собрался объяснять природу всемирного тяготения и, вытянув вверх руку с куском мела, спросил студентов, что, по их мнению, случится, когда он разожмет руку.