Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте

В ту эпоху, скоро после разгрома Германией, зорко следившей за военными силами своей разбитой соседки, французский военный флот был в упадке, и потому на рейде судов было немного: 3–4 монитора прибрежной обороны и пара небольших авизо. На судах этой эскадры не видно было жизни, присущей активному флоту: учений и маневров не производилось вовсе; вечером, в 5 часов, офицеры уезжали на берег до утра, а днем в кают-компаниях жизнь была скромная и стол был только для дежурных и вахтенных. Здесь за всю стоянку мы не получали приглашений на обеды или приемы, что так обычно в радушной, гостеприимной Англии. По всему было видно, что новое республиканское правительство Франции держало в то время свои морские и военные силы в черном теле, подозревая их личный состав в тяготении к старому режиму, и потому ассигнования на флот и армию были очень скромные.

На рейде, за молом, стоит старый деревянный трехдечный корабль «Borda» — это морское училище будущих офицеров флота. Здесь aspirants (морские ученики) проходят трехгодичный курс морских наук — теорию и практику, живя на самом корабле и тренируясь на мачтах. Офицеры и большинство преподавателей помещаются здесь же. Пройдя курс на «Borda», молодые гардемарины отправляются на 1 год в плавание по Атлантическому океану с заходом во французские колонии на Антильские острова и в Бразилию. После этого плавания гардемарины выпускаются во флот в чине мичмана.

По приглашению командира «Borda» мы в один из дней подробно осмотрели корабль, классы и жилые помещения этой плавучей школы.

За двухмесячную стоянку в Бресте оба клипера успели докончить здесь некоторые работы по механизмам и воспользовались мастерскими порта для установки торпедных аппаратов для стрельбы минами Уайтхеда.

17 декабря 1879 г., ввиду свободного времени, наступающих рождественских праздников, 1-я очередь офицеров (командир, Тиме, Маленький, барон Раден и я) отправились в Париж. Поезд оказался не из скорых: это расстояние в 540 километров мы ехали около 16 часов. Ночью мы, одетые по-осеннему, порядочно озябли в нетопленных вагонах 2-го класса и прибыли в Париж в морозное (около 4°) туманное утро. В то время на французских железных дорогах парового отопления еще не было: в вагоны 1-го класса подавались на станциях медные резервуары с кипятком для согревания. В недорогом, но весьма приличном отеле мы переоделись с дороги и после завтрака отправились с гидом осматривать город. Были в Grand Opera, осмотрели Вандомскую колонну (на ней вместо свергнутого Наполеона стояла фигура Республики), Place de la Concorde, проехали по Champs Elisees до l’are d’Etoile, осмотрели храм Инвалидов с гробницей Наполеона, с саркофагом из черного мрамора, подаренного Николаем I. Обедали в Grand Hootel’e и вечером были в опере; шла «Фанелла» с русской артисткой m-l Block.

Громадная сцена с художественно исполненными декорациями пылающего Везувия и видом Неаполя произвела приятное впечатление. Зрительный зал отделан красным бархатом и золотом, но публика здесь много проще, чем в Лондоне; там все одеваются вечером в черные сюртуки и фраки. В парижской опере замечательны беломраморная лестница, ведущая из вестибюля наверх, и наружный фасад самого здания. Следующий день был ясный, солнечный, мы его употребили на осмотр Notre Dame и Лувра, с его картинными галереями и морским музеем. Дворец Tuileries, сожженный Коммуной, сиял своими черными окнами, точно скелет; стоял он нетронутый как памятник беспощадного разрушения толпы. Посетили русскую церковь и наше посольство, где командир оставил свою визитную карточку. Побывали, между прочим, в студии барона Гинзбурга, предоставленной бесплатно для пользования молодым русским художникам и эмигрантам, бежавшим в то смутное время от преследования отечественной полиции.

Артиллерийские учения на одном из клиперов русского флота

При студии была библиотека и давались обеды беднейшим студентам. Здесь мы познакомились с несколькими молодыми художниками, предложившими нам себя в качестве гидов познакомить нас с веселящимся Парижем на Монмартре, где в то время были в большом ходу демократические балы: «Bal Mabile», «bal St. Michel», «bal Valentineau» и другие. Один из них, г. По-хитонов, был впоследствии известным художником по росписи фарфора. Там в огромных залах, отделанных кричащим золотом и зеркалами, веселилась парижская молодежь и богема, отплясывая неистово модный в то время канкан, подбрасывая ноги выше головы, причем французские дамы с истинно республиканским цинизмом охотно демонстрировали свои разноцветные dessous, подбирая юбки до пояса. На этих «bals masques» экономные французы довольствовались сами и угощали своих дам не французским вином, а скромным немецким пивом, введенным в Париже немцами во время их оккупации после войны 1871 года. Вечера эти продолжались обыкновенно всю ночь и оканчивались под утро.

Вблизи Вандомской площади, на rue Royale, мы наткнулись на целый ряд цветочных магазинов с обилием прекрасных цветов совершенно летней культуры, несмотря на январь-месяц и стоявшую там холодную погоду. Мне пришло в голову послать отсюда букет живых цветов в Петербург, в дом семейства В-в, барышне ко дню ее именин (24 декабря ст. стиля). Магазин охотно взялся исполнить это поручение и заявил, что ему нередко приходится отправлять живые цветы в Петербург на экспрессе, поручая ящик с цветами лично проводнику международного вагона; от холода стенки ящика обкладываются внутри толстым слоем мха и ваты. Магазин приготовил огромный букет из красных камелий и роз, а в центре его на фоне белой сирени была фиалками выложена цифра 24 д. (день именин).

Магазин гарантировал мне целость букета и своевременную доставку в Петербург, но с условием, что я пошлю телеграмму, чтобы получатель букета прибыл обязательно на Варшавский вокзал в день (23 декабря) и час прихода экспресса. Телеграмма мною была отправлена, и брат этой барышни явился на вокзал к приходу поезда, но русские таможенные власти потребовали букет в таможню для исполнения необходимых формальностей. На следующий день было 24 декабря — канун Рождества Христова, а затем еще три дня праздников, когда таможня закрыта. И только 28 декабря выдан был букет, простоявший 5 суток на морозе в таможенном цейхгаузе, и, конечно, цветы замерзли и превратились в ледяную кашу. И таким образом, по вине российского формализма, моя затея потерпела фиаско!

Прожив в Париже около недели, истратив все деньги, мы накануне Рождества Христова вернулись в Брест, а на смену нам приехала другая партия офицеров клипера. После строгого, величественного и чистого Лондона впечатление, оставшееся у нас от внешнего Парижа, было далеко не в пользу последнего. Может быть, причиною тому было много оставшихся следов разрушения после войны и Коммуны и неустановившийся порядок спокойной городской жизни. Но, уезжая из Парижа, мы были в нем разочарованы поскольку ожидали от него большего.