Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте

Весь личный состав флота после занятий в 5 ч вечера разъезжался на берег, а на корабль все возвращались только к подъему флага в 8 ч утра. Весь вечер и ночь команды оставались одни без надзора, революционные комитеты могли беспрепятственно присылать своих агентов (они переодевались в матросскую форму и свободно приезжали с берега на судовых же шлюпках) и всю ночь свободно вести в трюмах агитацию.

Я отдал приказ, чтобы все офицеры обязательно ночевали на своих судах, возвращаясь с берега не позже 12 ч. ночи. Главному командиру я заявил, что стоять в Севастополе я с эскадрой не буду, а выведу ее в море для обхода портов. Постоянной стоянкой для рейдовых учений я избрал Двухъякорную бухту (на восточном берегу Крыма, возле Феодосии), где нет соблазна для съезда на берег, а в Севастополь буду заходить не чаще 1 раза в месяц для возобновления запасов и погрузки угля. Скрыдлов опасался, чтобы с эскадрой не повторилась та же история, что была прошлым летом с «Потемкиным» (командиром был капитан 1 ранга Е.Н. Голиков), который, стоя один в пустынной Тендровской бухте, перебил всех судовых офицеров и пошел гулять по Черному морю, угрожая портам своими орудиями, когда те отказывались отпустить ему провизию. Но вскоре Скрыдлов со мной согласился, и я увел эскадру в море.

Черноморские офицеры (в особенности их жены) на первых порах отнеслись ко мне и к новым судовым командирам-балтийцам далеко не приветливо, но я имел поддержку этих командиров, и усвоенный в Балтике Макаровский лозунг — «в море — значит дома» — стал постепенно усваиваться в Черноморском флоте. Надо было только создать такие условия плавания, чтобы, во-первых, не было на эскадре скуки и безделья, во-вторых, заинтересовать личный состав морским делом и, в-третьих, чтобы, сверх занятий, в плавании были отдых и развлечения, т. е. обхождение своих и иностранных портов, спуск команд на берег, гонки на призы и двухсторонние маневры. За месяц я обошел с эскадрой Феодосию, Новороссийск, бухты кавказского побережья и Батум, производя на переходах различные эволюции. В Двухъякорной бухте я занимал команды прохождением курса орудийной стрельбы, подготовляя их к тем стрельбам, которые были начаты мною на Балтийском отряде.

На эскадре мало-помалу установилась «морская» жизнь и не было скуки. Но, к сожалению, Главный Морской Штаб прервал наши занятия, приказав с 1 ноября эскадре поступить в «вооруженный резерв». Поневоле на всю зиму я остался с эскадрой на Севастопольском рейде, но объявил судам, чтобы всегда были готовы к выходу в море через 2 часа от момента подъема сигнала и чтобы режим на судах оставался тот самый, что и во время кампании. Вначале я поднял свой флаг на «Пантелеймоне» (переименованный тот самый «Потемкин», который бунтовал в прошлом году) и, прожив на нем месяц, перешел на «Три Святителя», затем — на «Ростислав» (для ознакомления с личным составом).

Усвоив обычай английских капитанов — возвращаться на ночь всегда на свой корабль, я за два года командования эскадрой ни разу не ночевал на берегу. Офицеры, зная, что адмирал может ночью приехать внезапно на их корабль для производства тревоги, возвращались ночевать на свои корабли. И в первую зиму морские дамы сильно на меня дулись и называли меня «строгий адмирал». Севастополь числился на военном положении, а потому флот, считаясь в резерве, должен в то же время быть «в боевой готовности». Помня печальные результаты «вооруженного резерва» флота в Порт-Артуре, Главный Морской Штаб теперь обусловил, чтобы эскадра в резерве была в «боевой готовности». Это значит: на судах механизмы и котлы собраны, запасы угля и боевые запасы — полные, команда в полном комплекте, и через два часа после сигнала любой корабль должен выйти в море. Несколько раз в зиму для проверки готовности адмирал Скрыдлов на мачте своего штаба подымал внезапно сигнал: кораблю N начать кампанию и выйти в море в такой-то порт, вернуться через столько-то суток.

14 ноября — в годовщину шмидтовского бунта — с целью отвлечь команды судов от печальных воспоминаний (мне было сообщено, что на берегу революционный комитет, издававший подпольную газету, собирался устроить демонстрацию и привлечь к ней наши судовые команды) я устроил гонку всех шлюпок эскадры с призами, пригласив главного командира с женой и морских дам. На верхней палубе под тентом был устроен five o’clock tea, оркестр играл туш каждой шлюпке, приходившей первой, командам, получившим приз, давалось угощение: глинтвейн, пироги и фрукты. Гонка вызывала соревнование и спортивный азарт; политика в тот день была забыта, и береговая демонстрация успеха не имела — она в самом начале была рассеяна военной прогулкой по городу Брестского полка (командиром полка был полковник Думбадзе), считавшегося черносотенным.

В течение зимы с 1906 на 1907 год ни случаев нарушения дисциплины, ни революционных эксцессов на судах не было. Но я аккуратно получал 2 раза в месяц подпольную газету, издаваемую революционным комитетом. В ней печатались вымышленные и невероятно гнусные обвинения меня и командиров в жестокостях, порках людей розгами и увечьях. Обыкновенно команда, возмущенная ложными обвинениями, передавала ее боцману, а тот приносил командиру и мне. Но на берегу покушения и убийства начальствующих лиц по временам случались. В порту рабочие вывозили на тачке старших мастеров, при этом нескольких изувечили, а одного офицера убили. Под коляску коменданта крепости Неплюева была брошена бомба. В генерала Думбадзе тоже была брошена бомба, но неудачно. Адмирал Скрыдлов очень редко выходил из своего дворца, и в этих случаях его конвоировал по улицам установленный шпалерами целый батальон Брестского полка.

После Нового года он уехал в Петербург. Я остался старшим и исполнял его обязанности. Я ежедневно съезжал с корабля на берег в Морской штаб принимать доклады, ходил по улице без всякой охраны и никаким нападениям не подвергался. Начальник Штаба адмирал Сарнавский также ходил свободно ежедневно по городу, а по вечерам гулял на Приморском бульваре (летом по вечерам там играл портовый оркестр), окруженный тысячною толпою публики и матросов, и никаким покушениям за два года он не подвергался.

1 апреля Черноморский флот начал кампанию. Я готовился с эскадрой пройти систематический курс стрельбы для «выработки метода управления эскадренным огнем на дальние расстояния». На судах эскадры спешно устанавливались новые оптические прицелы и дальномеры Бара и Струда. Из Морского Технического Комитета приехала целая комиссия артиллеристов и привезла с собой программу стрельб, каковая должна была затянуться на два года.

Скрыдлов был отозван в Петербург (он был назначен членом Адмиралтейств-Совета), а на его место назначен молодой контр-адмирал Вирен. Он прибыл в Севастополь перед самой Пасхой и поселился во дворце. Будучи по службе старше его, хотя в том же чине, я по принятой этике заявил ему, что могу сдать эскадру и уехать на Север. Но он просил меня продолжать на эскадре начатое дело. Я остался и после Пасхи ушел на Тендру со всей эскадрой. Там на пустынной косе был установлен огромный досчатый щит, по которому велась систематическая стрельба с броненосца «Пантелеймон» с точно размеренного расстояния — 60 кабельтов, а впоследствии с расстояния 90 кабельтов. На берегу возле щита был обсервационный пункт, передававший сигналами координаты для вычислений артиллерийской комиссии, имевшей целью выработать теоретические таблицы стрельб для больших расстояний (я упоминал ранее, что до сего времени в нашем флоте имелись таблицы только до расстояния 42 кабельтова).