Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Круглое личико Джесси покрылось тенью.

— Почему они не дают нам покоя? — пробормотала она. — Нас же так мало.

— Именно поэтому, — отозвался Хирш. — Они могут вырезать нас всех, и им ничего не будет. Они могут бросить нас на произвол судьбы, и им тоже ничего не будет. Из всех жертв мы самые беззащитные.

Джесси повернулась к нему.

— Роберт, — сказала она, — сегодня у меня день рождения. И я уже старая женщина. Давайте праздновать и наслаждаться самообманом. Этот яблочный штрудель я приготовила сама. Кофе — тоже. А вон там суетятся сестрички Даль: Эрика и Беатрис! Они помогали мне на кухне, а сейчас накрывают на стол. Так сделай милость, набей себе полное брюхо и не каркай. Влюбился бы лучше, что ли, старый политикан!

Я снова увидел изящную даму, которая сидела под траурным списком; теперь она направлялась к нам с кофейником. Следом за ней шла другая, удивительно похожая на первую.

— Близнецы! — с гордостью объявила Джесси, словно в этом была ее заслуга. — Настоящие! Очаровашки! Когда-нибудь они станут великими актрисами!

Двойняшки пританцовывали вокруг нас. У них были длинные ноги, темные глаза и высветленные волосы.

— Их невозможно отличить, — сказал кто-то рядом со мной. — Говорят, что одна из них порядочная шлюха, а другая помешана на морали.

— Но имена-то у них разные, — удивился я.

— В этом-то все и дело, — объяснил незнакомец. — Эти стервы нас постоянно разыгрывают. Меняются именами. Они, видите ли, забавляются, да только если кто в них влюбился, на него это мука адская.

Я с интересом посмотрел для незнакомца. Случай был на редкость пикантный: роман с двойняшками.

— Вы влюблены в одну или сразу в обеих? — спросил я.

— Меня зовут Лео Бах, — представился мой собеседник. — Сказать по правде, в ту, которая шлюха. Только не знаю, в какую из двух.

— Так это нетрудно выяснить.

— Я тоже так думал. Как раз сегодня, пока у них руки были заняты пирожными и кофе, я одну потихоньку ущипнул за задницу, а она мне за это возьми да пролей кофе прямо на синий костюм. Я попытал счастья с другой — так и она пролила мне кофе на костюм. Теперь не знаю: то ли я одну и ту же по ошибке два раза ущипнул, то ли нет. Они такие шустрые, эти близняшки. Мелькают туда-сюда как молнии. Как вы думаете? Меня ведь что озадачило — две попытки, а результат один и тот же: кофе на костюм. Значит, это, скорее всего, говорит о том, что я щипал одну и ту же. Вам не кажется?

— А не хотите попробовать еще раз? Не теряя обеих близняшек из виду?

Лео Бах покачал головой:

— Мой костюм и так уже мокрый. А другого у меня нет.

— По-моему, кофе не оставляет пятен на синем.

— Дело не в пятнах. У меня во внутреннем кармане пиджака лежат все мои деньги. После третьего кофе они наверняка промокнут и станут негодными. Этого я себе не могу позволить.

Одна из близняшек поднесла нам кофе и пирожные. Лео Бах непроизвольно отдернулся; но потом с жадностью потянулся за пирожным. Вторая сестричка принесла мне чашку кофе. В другой руке у нее был кофейник. Бах перестал жевать и следил за ней пристальным взглядом, пока она не отошла.

— Комедиантки! — проскрипел он. — Тоже мне невинные овечки! Их даже по голосу не различишь!

— Тяжелый случай, — согласился я. — А может быть, им обеим не нравится, когда их щиплют за задницу? В определенных кругах такие заигрывания считаются несколько примитивными.

Лео Бах тут же отмел эту идею:

— Помилуйте! Мы же не «определенные круги»! Мы эмигранты! Несчастные люди!

Вместе с Хиршем мы вернулись в его магазин. Улицы уже наполнялись шумом, огнями, людьми — в большом городе просыпалась ночная жизнь. Зажигать свет мы не стали — нам вполне хватало и уличного освещения. Здесь, за незримым оконным стеклом было совсем тихо. Мы сидели как в пещере, и отблески городских огней отражались двойными бликами в больших, выпуклых, неподвижных глазах телевизоров. Хотя ни один аппарат не был включен, они настолько тесно обступали нас со всех сторон, что казалось, будто мы уже в будущем, в мире безмолвных роботов, а та суета за окном, пропитанная запахом пота, агрессии, страданием и страхом, неумолимо двигалась к какому-то бесстрастному и совершенному решению.

— Удивительно, как изменилась жизнь в Америке, — сказал Хирш. — Тебе не кажется?

Я покачал головой. Он встал и принес бутылку «Перно» и два стакана. Потом он открыл холодильник и вытащил поднос с ледяными кубиками. На несколько секунд внутреннее освещение холодильника резко выхватило его узкое лицо и рыжеватую шевелюру над ним. Он, как и прежде, был похож на немного потрепанного поэта и ни капли не походил на мстящего врагам маккавея.

— Когда мы скитались, все было иначе, — сказал он. — Во Франции, в Голландии, Бельгии, Испании, Португалии. Мы были рады даже малой толике мещанского уюта — он казался нам великой, почти недостижимой мечтой. Комната с нормальной кроватью, теплая печка, вечер в кругу друзей или вот Джесси — словно ангел Благовещения с пакетом картофельных оладий и чашкой настоящего кофе. Это было как откровение, как маяк надежды над разверзшейся пучиной опасностей. А теперь? Во что это превратилось? В жалкие мещанские посиделки. В тошнотворный обывательский уют. Тебе так не кажется?

— Нет, — возразил я. — Просто опасностей у нас в жизни поубавилось, только и всего. Мы больше заняты обыденной жизнью. Но лично я за такую мещанскую безопасность. Теперь мы хотя бы знаем, что завтра снова можем увидеться. А в Европе в это не был уверен никто, — я усмехнулся. — Или ты снова жаждешь опасностей, чтобы вернуть романтику в мещанский быт? Вроде как геройствующий врач: простого гриппа мне мало — подавай холеру?

— Конечно нет! Меня от эмигрантских настроений просто злость берет. Чего тут только нет: покорность судьбе, бессильная ненависть, бессильный протест, пессимизм и черный юмор. Вместо того чтобы возмущаться и негодовать, одни беззубые насмешки и унылые анекдоты.

Я смерил Хирша пристальным взглядом.

— А что им еще делать? — спросил я его наконец. — Может, ты ждешь от них слишком многого? Они же не по своей воле ввязались в эти авантюру. Да, жизнь у них здесь поспокойнее. Но и тут их держат за людей второго сорта, терпят с грехом пополам. Enemy aliens — так это здесь называется. Враждебные иностранцы. Ими они и останутся на всю жизнь, даже если вернутся в Германию. Даже в Германии.

— Думаешь, они вернутся?

— Не все, но некоторые. Если раньше не помрут. Чтобы жить совсем без корней, нужно иметь крепкое сердце. Конечно, героизма в таком несчастье немного. Живут эти люди совсем незаметно, родину они потеряли, а вместо надежд на будущее утешаются иллюзиями. Но чтобы жить так день за днем, тоже нужно мещанское мужество, Роберт. — Я отодвинул стакан. — Черт побери, я начинаю проповедовать. Это все абсент. Или темнота. У тебя больше нечего выпить?