Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

«О ты, спящая душа, меня не помнящая, — думал я, — прекрасный фрагмент бытия, на котором при первом же миге дремоты мое имя блекнет и пропадает, как можешь ты бояться стать мне столь родной и столь близкой только потому, что за этим может последовать разлука? Разве не ускользаешь ты от меня каждую ночь, и я даже не знаю, где ты пребывала и что тебя тронуло, когда ты наутро снова открываешь глаза? Ты считаешь меня цыганом, не знающим покоя, тогда как я всего лишь ускользнувший от своей судьбы обыватель с тяжелым опытом прошлого, в тени орестовой ноши кровной мести, — а настоящая цыганка как раз ты, в вечных поисках собственной тени и в погоне за собственным «я». Милое, неприкаянное создание, способное устыдиться даже того, что не умеет готовить! И не учись никогда! Кухарок на свете достаточно. Их куда больше, чем убийц. Даже в Германии».

Я услышал приглушенный визгливый лай. Должно быть, это был Фифи. Вероятно, Хосе Круз привел кого-то для утехи на ночь. Я вытянулся рядом с Марией, стараясь не потревожить ее. Она тем не менее что-то почувствовала.

— Джон, — пробормотала она, не просыпаясь.

— Мы, антиквары и торговцы искусством, живем благодаря одному простейшему, примитивному свойству человеческой натуры, — с удовольствием разглагольствовал Реджинальд Блэк. — Благодаря человеческой жажде собственности. Не существует ничего более удивительного, ибо ведь каждый знает, что рано или поздно умрет и ничего с собой туда забрать не сможет. И что вдвойне удивительно — ведь каждый знает также, что музеи сверху донизу завешаны замечательными картинами — картинами такого качества, какие появляются крайне редко. Кстати, вы бывали в музее Метрополитен?

Я кивнул:

— Даже два раза.

— Вам бы надо каждую неделю ходить туда, вместо того чтобы резаться в шахматы с этим русским сбытчиком разбавленной водки в вашем громовом отеле. Вы «Вавилонскую башню» видели? А толедский пейзаж Эль Греко? Все висит совершенно свободно, платить за осмотр не надо. — Реджинальд Блэк отхлебнул коньяку, предназначавшегося для клиентов, которые покупают больше чем на двадцать тысяч долларов, и погрузился в мечты. — Это же бесценные шедевры. Сколько на них можно было бы заработать…

— Это тоже человеческая жажда собственности? — ввернул я.

— Нет, — бросил он на меня уничтожающий взгляд и тут же отдернул руку с бутылкой, из которой совсем уже было собрался налить мне вторую порцию коньяка. — Это моя унаследованная от древних предков страсть торговца, та самая, которая вечно борется с моей любовью к искусству и, к сожалению, то и дело берет верх. Но почему же люди не идут в музеи, чтобы там беззаботно любоваться великолепными картинами, а предпочитают за огромные деньги приобретать несколько не вполне даже законченных Дега и развешивать их у себя в квартире, чтобы потом без конца трястись от страха перед ворами, перед горничными, с их швабрами, или гостями, способными загасить сигарету обо что попало? В любом музее картины гораздо лучше, чем у так называемых коллекционеров.

Я рассмеялся:

— Да вы просто враг всех антикваров. Если следовать вашим идеям, то все вскоре перестанут покупать картины. Вы Дон Кихот в своей корпорации.

Блэк, успокоившись, улыбнулся и снова протянул руку к бутылке.

— Сейчас столько разговоров о социализме, — продолжал он. — А между тем все самое прекрасное в мире и так открыто для каждого. Музеи, библиотеки, да и музыка… Вон какие замечательные передачи по радио — все концерты Тосканини и симфонии Бетховена каждую неделю в музыкальном часе. Не было в истории времени более благоприятного для комфортного отшельнического существования, чем нынешнее. Вы только взгляните на мою коллекцию альбомов по искусству! Когда есть такое, да еще музеи, зачем вообще держать картины дома? Нет, честное слово, иногда хочется просто забросить профессию и быть свободным как птица!

— Почему же вы этого не сделаете? — поинтересовался я, взяв рюмку, которую он успел мне налить.

Блэк вздохнул:

— Это все двойственность моей натуры.

Я поглядел на этого благодетеля человечества поневоле. Он обладал поистине драгоценным свойством свято верить во все, что произносит в данную минуту. При этом он, однако, на самом деле ни единому своему слову не верил, что не давало ему превратиться в хвастливого дурака и даже, напротив, окружало его ореолом переливающейся разными цветами славы. Сам того не зная или не желая признавать, он всю жизнь был артистом.

— Позавчера мне позвонили от старого Дюрана-второго, — продолжил Блэк. — У этого человека двадцать миллионов долларов, и он хочет купить у меня маленького Ренуара. При этом у него рак в последней стадии, о чем он прекрасно знает. Врачи дают ему всего лишь несколько дней жизни. Я взял с собой картину. Спальня старика пахла смертью, несмотря на все антисептики. Смерть, да будет вам известно, самый неистребимый запах, она просачивается повсюду. Сам старик уже просто скелет, с огромными глазами и коричневыми пятнами на пергаментной коже. Но в картинах разбирается, что большая редкость. А еще больше разбирается в деньгах, что совсем не редкость. Я запросил двадцать тысяч. Он предложил двенадцать. Потом, с невероятными хрипами в груди и приступами кашля, поднял до пятнадцати. Я видел, что он хочет купить, и не уступал. Он тоже. Можете себе представить: миллионер, которому осталось протянуть всего пару дней, как жалкий старьевщик торгуется за свою последнюю радость в жизни. При этом он ненавидит своих наследников лютой ненавистью.

— Бывает, что миллионеры внезапно выздоравливают, — заметил я. — С ними и не такие чудеса случаются. Ну и чем же дело кончилось?

— Я унес картину обратно. Вон она стоит. Взгляните.

Это был прелестный маленький поясной портрет мадам Анрио. Черная бархатная лента обвивала ее изящную шею. Портрет был написан в профиль и представлял собой воплощение юности и спокойного ожидания грядущей жизни. Неудивительно, что заживо разлагающийся престарелый Дюран-второй захотел обладать им, как когда-то царь Давид Вирсавией.

Реджинальд Блэк взглянул на часы:

— Так, самое время очнуться от грез. Через четверть часа к нам пожалует оружейный магнат Купер. Американские армии наступают по всем фронтам. Списки убитых растут. Для Купера это самая страда. Он поставляет товар безостановочно. Все его картины надо бы украсить траурными лентами в память о погибших, а между ними установить пулеметы или огнеметы.

— Это вы мне однажды уже рассказывали. Когда Купер купил у вас последнего Дега. Зачем тогда вы ему продаете?

— Я вам и это уже однажды объяснял, — сказал Блэк с досадой в голосе. — Все из-за моей проклятой демонической натуры Джекила и Хайда. Но Купер поплатится за все, что он творит! Я запрошу с него на десять тысяч больше, чем запросил бы с оптового торговца удобрениями или шелковыми нитками! — Блэк прислушался, глядя на входную дверь. Тут и я услышал звонок. — На десять минут раньше, — буркнул Реджинальд. — Один из его излюбленных трюков. Либо раньше, либо позже. Если раньше, начнет объяснять, что как раз проходил мимо, что в его распоряжении буквально несколько минут, ему срочно надо в Вашингтон или на Гавайи. Если позже, значит, решил растянуть пытку и ослабить мое сопротивление. Я запрошу с него на одиннадцать тысяч больше и даю вам руку на отсечение, если уступлю хоть цент! А теперь живее! Наш личный коньяк убрать, давайте бутылку для среднего клиента. Эта гиена мировых побоищ лучшего коньяка и не заслуживает. К сожалению, в коньяке он смыслит больше, чем в живописи. Так, а теперь марш на наблюдательный пункт! Когда понадобитесь, я вам позвоню.