Маргарита Павлова - Неизданный Федор Сологуб

В начале 1920-х годов Замятин и Сологуб встречаются на заседаниях Правления Петроградского отделения Союза писателей, на литературных вечерах, входят вместе в жюри литературного конкурса. 12 августа 1923 г. Евгений Иванович сообщил жене Людмиле Николаевне [687]: «„Петроград“ [688]объявляет конкурс на роман. В жюри Сологуб и я, и критики Горнфельд, Раз<���умник>-Иванов и Эйхенбаум» [689]. Замятин бывает в гостях у Сологуба. В биографических записях Анны Андреевны Ахматовой, сделанных П. Н. Лукницким, читаем: «2-го марта вечером была у Ф. К. Сологуба; было очень скучно („скучнее, чем на эстраде“), было много чужих. АА (Ахматова. — А.Г. и М.Л. ) не выдержала и сбежала вместе с Замятиными. Они повели ее в Союз драматических писателей, где было еще скучнее…» [690]

Встречи Сологуба и Замятина продолжаются летом 1924, 1925 и 1926 годов: Сологуб снимал дачу в Детском Селе (Царское Село) по адресу: Колпинская ул., дом 20, кв. 5. В этом же доме жил Р. В. Иванов-Разумник — известно, что Замятин часто навещал его в это время.

Для Замятина Сологуб в эти годы остается «живым классиком», в нем Замятин видит «единственный уцелевший мост, который связывал нас с славным прошлым русской литературы» [691]. Внимание к творчеству Сологуба восходит к началу пути Замятина в литературе. 7 сентября 1913 г. он цитирует Л. М. Василевского: «…у меня на руках был соверш<���енно> случайно № „Бирж<���евых> Вед<���омостей>“. Утренний выпуск. Там фельетон Л. Василевского о поэзии и литературе. Читаю о том — о сем, и между прочим фразу: „нельзя сказать, что в литературе нет талантов… В наше время, когда пишут Л. Андреев, Мережковский, Сологуб… Когда появилась плеяда таких молодых, как И. Шмелев, Саша Черный, Замятин, Винниченко и др. и затем удовлетворенно заметил: Cornme çа“ [692]. Вырезал и спрятал» [693].

Отзывы о творчестве Сологуба часты в литературно-критических работах Замятина; первый из них — в рецензии на первый и второй сборники «Сирин» — относится к 1914 г. Замятин писал: «Очень просты, непривычно-просты стихи Ф. Сологуба в первом сборнике. Не идет к Сологубу простота, несложность. Все равно, что Мефистофеля нарядить почтенным немецким буржуем, в зубы — трубку, в руки — кружку пива. Не плохо — а не Мефистофель, нет» [694]. В 1918 г. Замятин скептически отзывается в статье «Скифы ли?» о патриотических стихах Сологуба времен первой мировой войны (сб. «Мысль». Пг., 1918. Подпись: Мих. Платонов).

Наиболее развернуто свои взгляды на творчество Сологуба Замятин высказал в выступлении на юбилейном вечере писателя 11 февраля 1924 г. (см. о нем подробнее в примеч. к 3-му письму Сологуба к Замятину [695]). Позднее статья, первоначально носившая название «Morbus rossica», вошла под названием «Белая любовь» в сборник статей «Современная литература», выпущенный издательством «Мысль». В статье Замятин утверждал, что художник всегда романтик и бунтарь, еретик, для которого нет ничего непогрешимого. Для автора Александр Блок и Федор Сологуб — «рыцари одного ордена», их путь — путь служения «белой любви». «Эта белая любовь, требующая все или ничего, это нелепая, неизлечимая прекрасная болезнь — болезнь не только Сологуба, не только Дон-Кихота, не только Блока (Блок именно от этой болезни и умер) — это наша русская болезнь, „morbus rossica“» [696].

Замятину, тонкому стилисту, в творчестве Сологуба импонирует «европейское» — «перегиб от каменнейшего, тяжелейшего быта — в фантастику»; умение смешивать «крепчайшую вытяжку бытового языка с приподнятым и изысканным языком» [697]. Но еще ближе Замятину то, что «при всем европеизме» — «под строгим, выдержанным европейским платьем Сологуб сохранил безудержную русскую душу».

Сохранился любопытный документ — письменный отзыв об этой статье редактора сборника «Современная литература» Р. В. Иванова-Разумника, являющийся оригинальной попыткой представить возможную реакцию Сологуба на посвященную ему статью. Приведем соответствующие отрывки из этого письма (от 7 февраля 1924 г. — то есть за четыре дня до юбилейного вечера): «Евгению Ивановичу — привет и „Белая любовь“. Я думаю, что статью для сборника так и надо озаглавить, а если „богомольная важная дура“ [698]запротестует — тогда и изменить. Теперь не о статье, а о речи, которую будет слушать Сологуб. У меня вчера была юмористическая идейка: вечером, за чаем, вместе с Сологубом проредактировать статью с точки зрения сологубовской цензуры. Вот было бы занятно! Но воздержался. А потому пишу только о своем впечатлении с сологубовско-цензурной точки зрения. Ну, конечно, — все о Блоке его кольнет, потому что он очень не любит Блока („хороший поэт, но не русский, — немец“). Вот Сологуб и Гоголь (в конце речи) — это другое дело. Сологуб и Щедрин — очень обидно: нет более бранного слова для Сологуба, чем Щедрин. Хорошо еще, что нигде нет „Сологуб и Белый“, „Мелкий бес“ и „Петербург“: это было бы для него самое обидное, настолько не выносит он „Петербурга“, да и вообще Белого. В статье — все можно и должно сохранить; а в речи — кое-что можно и проглотить. Например — Раблэ, Свифт, Щедрин — самые нелюбимые писатели Сологуба, он бранил их мне не раз и сердито. Так что сравнение с ними может принять за обиду. Затем еще одно место, в котором заинтересован я: то, что говорится о продолжении романа „Мелкий бес“ и о дальнейшей судьбе Передонова. От кого Вы про это слышали? Если только от меня, если Сологуб другим не рассказывал так подробно содержания этого романа in spe [699], то боюсь, как бы не вышло неловко. Он спросит: а откуда Вы знаете о содержании третьей части предполагаемой трилогии? И будет иметь право сердиться на меня, так как подробно рассказывал о содержании этого романа — в частной беседе. <���…> „Все вышеизложенное“ было сказано, само собой разумеется, с птичьего дуазо [700]сологубовской цензуры, а не с моей точки зрения. С этой, последней — я бы очень возражал против всего эпизода „Сологуб — Блок“, так как думаю, что они — совсем не братья, а враги, что они совсем разных орденов, что Прекрасная Дама — совсем не Дульцинея и так далее. Но это — тема для целой статьи, а не для письма» [701]. Как видно из рукописного варианта статьи и опубликованного текста, Замятин почти не сделал в ней сокращений, рекомендованных ему Ивановым-Разумником, сочтя, очевидно, их слишком значительными (были сокращены только фраза, относящаяся к Блоку и Сологубу: «они братья», и весь эпизод, рассказывающий о продолжении «Мелкого беса») [702].

Замятин тяжело переживал смерть Сологуба, как ранее смерть Блока. На панихиде, состоявшейся 7 декабря 1927 г. в Союзе писателей, Замятин сказал: «Для русской литературы 5 декабря 1927 года — такой же день, как 7 августа 1921 года» — т. е. день смерти Блока. «С смертью каждого из них — перевернута незабываемая страница в истории русской литературы. И еще: в каждом из них мы теряли человека с богато выраженной индивидуальностью, с своими — пусть и очень различными убеждениями, которым каждый из них оставался верен до самого своего конца» [703].