Ролан Вильнёв - Оборотни и вампиры

довольствуется погоней за кровавой пищей. Так, герцогине Ополченской, богатейшей даме-вампирше, изображенной Жаном Ре («Кладбищенский сторож»), совершенно безразлична внешность сторожей, которых она нанимает охранять свой мавзолей. Ее интересует только их здоровье и количество плазмы, которое она сможет получать от них, перед тем усыпив их при помощи наркотика. В том же роде вампиры Поля Феваля, Горча и его сербская семья («Записки неизвестного» Алексея Толстого),

На самом деле рассказ называется «Семья вурдалака. Неизданный отрывок из записок неизвестного». — Прим. пер.

точно так же, как «Вампир» Жана Мистлера и «Чупа-дор» Клода Сеньоля.

Значит, вампиры по-прежнему «живы», пусть и вдали от замков с привидениями, рвов, заполненных гнилой водой, средневековых подвалов с летучими мышами. Похоже, газ, электричество, расщепление атома так же мало их смущают, как солнечные лучи. В данном случае надо признать, что литература приложила куда больше искреннего старания, чем кино, стремясь обновить сказочные декорации и атмосферу. Полумрак проклятых усадеб, зловещие аллеи заброшенных кладбищ, кишащие ларвами подвалы, громы и молнии остаются главнейшими элементами фильмов ужасов. Зритель заранее знает, на что настраиваться; с самого начала догадывается, что произойдет дальше. Современные писатели, в частности Лоуренс Даррел в «Балтазаре», попытались порвать с этим чересчур условным стилем. Наконец, кое-кто, дав волю воображению, выдумал мир, населенный вампирами, со своей полицией, своими нравами и обычаями. Так, Поль Феваль сочинил огромный и зловещий некрополь-спрут, «Город-вампир», достойный кисти Моро и Вирца:

«На каждом мавзолее стояло имя, написанное черными буквами над главным входом. Большая часть имен была никому не известна, но встречались и такие... чье присутствие в этом месте объяснило бы многие загадки, заданные историей минувших веков: имена проклятых скупцов, из тех, чье богатство означало нищету целого народа, имена куртизанок, означавшие непристойное падение нравов и разорение вотчин, а также имена тех, кого глупая поэзия и рабское искусство увенчали званием завоевателей, потому что они подавили слабость силой и скрепили свою страшную славу слезами, позором и кровью!» Г.Ф. Лавкрафт также вообразил в «Демонах и чудесах» фантастическую долину, населенную зеленоватыми вампирами, которые под фосфоресцирующими ночными облаками нападают на лунных животных.

А Жозе Мозелли, который вдохновлялся фантастическими рассказами Г. Дж. Уэллса, Клода Фар-рера и научной фантастикой, создал, ультрасовременную Атлантиду, обитатели которой поддерживают в себе жизнь благодаря испарениям, исходящим от свежей крови побежденных («Конец Иллы»). Таким образом осуществляются желания Арно де Вильнёва, Кохаузена и мерзких стариков из новелл Бальзака и Лермины. Эликсир жизни стал будничной реальностью, и человеку как таковому остается лишь исчезнуть с планеты, населенной вампирами, которых порождает укус. Именно он, в свою очередь, превращается в миф, становится легендой. «Я — легенда!» — кричит Роджер Невилл, герой Ричарда Матисона (Matheson), в лицо новому человеческому роду, приспособившемуся к бацилле вампиризма. «Для них он был воплощением страшной угрозы, бичом хуже болезни, с которой они свыклись, научились жить. Он был невообразимым призраком, оставлявшим на своем пути как единственное доказательство своего существования обескровленные трупы тех, кого они любили. И он понял, что они испытывали при виде его, и простил их...» (с перевода Клода Эльсена). Точно так же и «Шамбло» К.(?) Л. Мура (C.L. Moore), помесь медузы с вампиром, старается доставить невыразимое наслаждение любовникам, которых ее существование сбивает с толку.

«Когда на сцене появляется один из тех редких великих извращеннее, вроде Ваше или Куртана, которые убивают просто ради удовольствия, это заставляет всколыхнуться душу толпы. Не только от ужаса, но и от странного любопытства, которое является ответом нашего глубинного садизма на их жестокость. Можно подумать, что все мы, несчастные цивилизованные люди с подавленными инстинктами, в каком-то смысле признательны этим великим преступникам, бескорыстно дарящим нам время от времени зрелище наших осуществившихся наконец самых примитивных и греховных желаний».

(Мари Бонапарт)

Как нам кажется, мы вполне убедительно доказали, что ликантропия и вампиризм принадлежали миру легенд, выдумок и сказок, в течение тысячелетий питавших человеческое воображение. К несчастью, слабость, невежество или алчность заставили некоторых людей притвориться, будто они верят в подлинность этих историй, что повлекло за собой процессы, казни и расправы. Нашей стране, уже тогда передовой в области науки и техники, пришлось дожидаться 1682 года, чтобы был издан указ, по которому колдовство объявлялось иллюзией или святотатством. И даже этот указ не уничтожил народных суеверий, потому что вера в волков-оборотней и вампиров продержалась в деревнях еще очень долго. Кто знает, может быть, еще и сегодня потребность в фантастическом, рецидив оккультизма, существующий параллельно с ошеломляющим развитием науки и техники, не замедлят, при помощи прессы, заставить снова признать возможность ликантропичес-кого превращения? Обширное Тибетское плоскогорье, населенное призраками и колдунами; священные берега Ганга; бретонские ланды вполне способны обольстить своими преданиями доверчивое воображение толпы. От рассказов о путешествиях, включающих в себя описание ритуалов инициации людей-леопардов, удивительные случаи изгнания духов у людей, одержимых животными, жуткие обычаи племен некрофагов, приятный холодок пробегает по спине читателя. Будучи наивным или любопытным, он тем более склонен принять эти рассказы на веру, если действие происходит при лунном свете, в непроходимых заколдованных лесах. /Vox et solitudo plenae sunt diabolo.

Полная темнота и одиночество суть дьявола (лат.).

Именно по ночам, когда светит «волчье солнце», колдуны покидают свои логова, могильные камни вздымаются, движимые тайной силой. Но точно так же помешанные, садисты и преступники отправляются в сумерках на поиски легкой и безгласной добычи. Сексуальные маньяки, нападающие на женщин и детей, подвергают их истязаниям, мало отличающимся от тех, каким подвергали свои жертвы ликантропы. Они всего-навсего сменили имя. Их поступки остались действиями одержимых, ищущих грубых, быстрых и кровавых наслаждений, которые может дать им садизм. Главное, чтобы предмет их эгоистического

исступления не почувствовал никакого удовольствия. Он должен жестоко страдать, чувствовать себя униженным, опозоренным, чтобы усилить наслаждение, которое Нуарсей, страшный герой де Сада, уже определял как манию: «...Мания этой толпы развратников, которые, подобно нам, могут достичь эрекции и извержения семени, лишь совершая поступки самой чудовищной жестокости, лишь упиваясь кровью жертвы. Среди них есть и такие, кто не способен испытать даже самое слабое возбуждение, если не будут наблюдать несчастный предмет своей исступленной похоти в тисках жесточайших мук, если не они сами причинят эти страдания. Они хотят дать своим нервам сильную встряску; они чувствуют, что боль взволнует их сильнее, чем удовольствие, и это доставляет им наслаждение» («Жюльетта»).