Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Таким образом, последней прижизненной публикацией остается третий том «Кометы», завершающийся приложением «Энклав», самая важная из которых «Кандидата Рихтера надгробная речь над девой веселья Региной Танцбергер в городе Лукас» — дань уважения рабской жизни и вместе с тем обвинительный акт. «Очень тяжко целый день и в большом и в малом исполнять лишь чужую волю и быть свободным в лучшем случае в ночных сновидениях, если только и в них не будет отражаться дневное рабство. К счастью, смерть — единственное желание, которое всегда исполняется, как бы ни был ты покинут богом и людьми». Подобно началу грандиозного дела его жизни, конец его тоже посвящен бедным и бесправным.

Правда, последняя анклава — это не что иное, как перечень всех произведений автора. Чуть сплутовав, он насчитывает их 59, чтобы иметь возможность добавить к заключительному примечанию, что он «вылупился из яичной скорлупы 59-го года 21 марта 1822 года», то есть каждый год писал по книге. «Об остальных годах и книгах позаботится бог».

Но и в этом перечне он не обходится без дополнений к отдельным книгам. И потому во времена Карлсбадских запретительных предписаний, окутавших мраком всю духовную жизнь Германии, номер 37-й — антицензурное сочинение «Книжица о свободе» — снабжен примечанием: «С такой же настоятельностью, с какой он сам это делает, мне бы следовало рекомендовать этот трактат нашему времени».

«Жизнь с Вами мне представляется прекрасной. Время до десяти часов утра будет полностью посвящено Вашей учебе; затем Вы будете помогать мне в составлении сборников сочинений; прошу Вас также помочь мне собрать для наборщика поправки в тех произведениях, которые я буду хотя и не основательно перерабатывать, но основательно шлифовать во многих местах; мне потребуются также если не руки Ваши, то глаза, чтобы ориентироваться в хаосе моей библиотеки. Немножко почитать мне, немножко попереписывать, немножко поболтать со мной, немножко повеселить — вот все, чего я от Вас хочу… Вы даже не догадываетесь, каким бальзамом для моих больных глаз и всего моего разбитого ударами судьбы тела будет Ваше присутствие».

Это пишет в начале октября 1825 года Жан-Поль своему племяннику Рихарду Отто Шпациру. Они познакомились в Дрездене в 1822 году; молодой человек не читал ни строчки из произведений Жан-Поля, но дядя произвел на него такое сильное впечатление, что родственные отношения, отягощенные предубеждениями, быстро сменились отношениями ученика и учителя.

Студент изучает книги своего знаменитого дяди и проводит у него каникулы; сперва его только терпят, но потом ожидают с радостью. Жан-Поль все больше сдает, помощь ему необходима. Начинается с глаз, зрение быстро ухудшается. Его мучают поносы. Он худеет. Распухают ноги. Вскоре он уже не в силах выходить из дома. Но ум по-прежнему деятелен; хотя и с трудом, но ежедневно он диктует «Селину», свою книгу надежды — надежды не только потусторонней. То, что некогда задумывал Альбано, теперь осуществляет Генрион, юный герой: он вступает в борьбу за освобождение Греции от турецких угнетателей. Кроме того, нужно заниматься и подготовкой издания собрания сочинений — первого, планируемого издателем Раймером. Отсюда и призыв о помощи, обращенный к племяннику.

24 октября двадцатидвухлетний молодой человек прибывает в Байройт; перемена, происшедшая с дядей, пугает его. Похудевшее лицо, прежде круглое, кажется удлиненным. Тускло смотрят обычно столь живые глаза. Где же он, мальчик, спрашивает Жан-Поль, ищуще вытягивая руку, когда Каролина вводит племянника в комнату. Он говорит тихо и медленно — каждое слово стоит ему усилий, но все еще образно: небеса решили отстегать его розгами, и один из прутьев — болезнь глаз — обернулся изрядной дубинкой.

На улице дождь. Шторы задернуты. Больной полулежа сидит на кушетке, валик в изножье снят, чтобы он мог вытянуть ноги. Его постоянно знобит, поэтому на нем меховая шуба. Ноги укрыты подушками. На столе перед ним все необходимое для работы: перья, бумага разных сортов, белая и цветная, подставка для писания, нож для очинки перьев, очки, чернильницы, лампа, экран, смягчающий свет, маленькие томики английских изданий Свифта и Стерна. В середине комнаты, так, чтобы можно было легко дотянуться с рабочего места, стоит, как всегда, стеллаж, забитый томиками с выписками, рукописями, вдоль стен — полки с книгами. В углу на подушке лежит пудель, рядом трость розового дерева и сумка. Но никогда уже не доведется Жан-Полю проделать путь к Рольвенцельскому трактиру.

На столике у окна, где раньше стояли птичьи клетки, теперь каждый день работает молодой помощник. Работы у него много. Ибо больной все еще необычайно деятелен. За несколько дней определены объем и последовательность издания сочинений. Они приступают к осуществлению огромного замысла по переработке произведений и написанию новых (для Жан-Поля всегда необходимых) предисловий. Сперва занимаются вещами, которые переиздаются впервые: «Избранные места из бумаг дьявола», «Незримая ложа», «История моего предисловия ко второму изданию „Квинта Фиксляйна“». Но дело движется медленно. Жан-Поль диктует предисловия. Затем Шпацир медленно читает тексты вслух, Жан-Поль перебивает: что-то надо вычеркнуть, что-то добавить, что-то изменить. Он прислушивается и к предложениям племянника. Работа бодрит его. Над книгами своей молодости он словно заново переживает ее. Охотно рассказывает. Его мучает, что «Озорные лета» остались фрагментом. Он хотел бы продолжить автобиографию, чтобы прославить тех, кого любил, и прежде всего Гердера. Хочет еще внести изменения в «Титан», лучше обосновать конец Линды, не смягчая его.

Распорядок дня строго определен. До обеда работают в его комнате. После обеда читают вслух. Для этого больной, опираясь на руку Каролины, ковыляет в гостиную. Когда и на это уже не хватает сил, обзаводятся креслом на колесиках. Ежедневно ему читают самое важное из газет. Потом Шпацир читает вслух только что изданную «Психологию как науку» Гербарта. Но ослабевший ум уже не в силах воспринимать новое. Все чаще Жан-Поль засыпает во время чтения.

Он охотнее слушает вещи знакомые, близкие с юности. Но и комически-сатирические «Физиогномические странствия» Музеуса привлекают его недолго, он требует, чтобы читали «Идеи» Гердера и иногда — из его собрания народных песен. Гердер — последнее, что прочтут неизменно жадному до книг писателю. День ото дня количество страниц, которое он еще может воспринимать, уменьшается.

Ненадолго он оживляется во время разговоров, им посвящены вечера. Шпацир делает выписки из журнального фонда «Гармонии» о новостях искусства и науки, чтобы иметь материал для разговоров. Больше всего больного радуют курьезы. Когда приходит Кристиан Отто, они вспоминают былые времена блеска и славы, и Шпацир играет при этом немаловажную роль слушателя. Иной раз Жан-Поль еще способен к смелым взлетам мысли, остроумным образам, но вслед за тем он хочет (пугая присутствующих, ибо это непривычно) только молча слушать. Еще за несколько дней до приезда Шпацира он принимал Шеллинга и часами философствовал с ним. Теперь это было бы невозможно.