Владимир Кирсанов - Научная революция XVII века

Теория Коперника нужна Бруно как фундамент и отправная точка для дальнейших философских построений. Он нимало не Сомневается в физической реальности гелиоцентрической схемы — как и сам Коперник, но идет еще дальше: раз Земля не является центром мира, то таким центром не может быть и Солнце; мир не может замыкаться сферой неподвижных звезд, он безграничен и бесконечен. Бруно «считает мир бесконечным и потому не признает в нем никакого тела, которому абсолютно необходимо было бы находиться в середине, или в конце, или между этими двумя пределами; всякому телу свойственно быть лишь в некоторых отношениях с другими телами и пределом, взятым произвольно» {3, с. 107}. Пифагорейская идея единства определяет у него необходимость бесконечности Вселенной «Вселенная есть бесконечная субстанция, бесконечное тело в бесконечном пространстве, т. е. пустой и в то же время наполненном бесконечности. Поэтому Вселенная — одна, миры же — бесчисленны. Хотя отдельные тела обладают конечной величиной, численность их бесконечна» {2, с. 224}.

Важность понятия бесконечности в философии XVI в. неоднократно подчеркивалась многими исследователями. Но для истории науки особенно существенной представляется содержащаяся в этом понятии идея об изотропности Вселенной — представление Бруно о бесконечности одновременно с устранением замкнутости мира устраняло и его иерархичность — речь шла не о бесконечности иерархий, но о бесконечности равноправия. Только в такой Вселенной, где структура пространства безразлична к выбранному в нем направлению, стала возможна новая физика, пришедшая на смену аристотелевской. Но это уже заслуга Галилея.

Жизнь в Европе к северу от Альп во многом напоминала ситуацию в соседней Италии — этому способствовали и феодальная раздробленность, и интеллектуальное влияние идей Возрождения.

В XVI в. Германия представляла собой множество разрозненных государств, формально объединенных в Священную Римскую империю. Еще в середине XIV в., во время правления Карла IV Моравского, была принята так называемая Золотая булла, со гласно которой исключительное право избрания королей (императоров Священной Римской империи) отдавалось семи немецким курфюрстам — майнцекому, трирскому, кельнскому, богемскому, пфальцскому, саксонскому и бранденбургскому. Эти князья образовывали своеобразную олигархию, выделяясь из среды остальных германских сюзеренов, и их политическая власть зачастую была сравнима с властью самого императора. Кроме того, в Гер мании вплоть до начала XVI в. была чрезвычайно сильна церковь, классическим примером этому служит противоборство короля Генриха IV с папой Григорием VII, закончившееся, как известно, полным и унизительным поражением короля. Однако начавшийся после авиньонского пленения пап раскол в недрах католической церкви способствовал, в свою очередь, тому, что не раз и императоры Священной Римской империи брали верх над церковниками.

Но наряду с борьбой за власть между королем и духовенством в недрах самой империи шел другой процесс, направленный на ограничение власти самого императора. В самом конце XV в. было уничтожено кулачное право, учрежден Верховный имперский суд и установлен мир внутри Священном империи. Значительным противовесом императорской власти, и без того зыбкой, стал имперский сейм — верховный исполнительный орган, в состав которого входили три коллегии — от курфюрстов, князей и городов. В обязанности сейма, собиравшегося раз в год на один месяц, входил надзор за соблюдением мира внутри империи, за расходованием средств, поступаемых от обложения налогами, и за исполнением приговоров имперского суда. Тик, борьба против владычества церкви обернулась для императоров Священной Римской империи ограничением их собственных прав, и уже в 1500 г. на сейме в Аугсбурге император Максимилиан I был вынужден согласиться на учреждение имперского правительства. Правда, этому правительству никакой роли в Политической жизни страны сыграть не пришлось, т. е. императору удалось возвратить на время власть в стране в результате борьбы за пфальцско-баварское наследство в самом начале XVI в., по и ото же время Германию ожидало новое потрясение, коренным образом повлиявшее на всю ее дальнейшую историю.

31 октября 1517 г. Мартин Лютер прибил к дверям собора в Виттенберге свои 95 тезисов, призывающие к обновлению христианства и к борьбе с римско-католической церковью. Хотя формальным поводом для этого послужила скандальная продажа индульгенций монахом Тецелем, причиной раскола были глубокие социально-экономические несоответствия, достигшие к началу XVI в. в Германии своего кульминационного пункта. Выступление Лютера лишило самого смысла институт Священной Римской империи. Крылатые слова Фридриха I, что с «как па небе один Бог, так на земле один только папа и один император», окончательно лишились всякого смысла, ибо теперь фактом стала не только политическая раздробленность империи, но и ее религиозная разобщенность. Почти четырехсотлетние попытки католической церкви подавить ересь с помощью специально созданного института инквизиции потерпели явный крах — исходным пунктом всей системы Лютера служит его учение о Священном писании как единственном законном и вполне достаточном источнике вероучения, причем толковать его каждый христианин может по своему разумению, в то время как, согласно догмам католицизма, только церковная иерархия имела право толкования Священного писания. «Высказав положение, что его учение можно опровергать лишь самою Библией или доводами разума, Лютер предоставил этим человеческому разуму право объяснить Библию, и разум человеческий был признан верховным судьей по всем спорным вопросам религии. Через это возникла в Германии так называемая свобода духа или, как ее также называют, свобода мышления. Мышление сделалось правом, и права разума стали законными» {4, с. 51}. Так оценивал возникновение лютеранства великий немецкий поэт Генрих Гейне.

Мы видели, что начало XVI в. прошло в Германии под знаком борьбы за религиозные реформы, но общественное движение в целом этим отнюдь не ограничивалось. Представление о религиозной независимости было частью более общего стремления к национальному самоутверждению, которое вдохновлялось идеей о необходимости достижения более справедливого социального устройства. Хотя эта идея основывалась на доводе «божьей справедливости», она недвусмысленно отражала растущее недовольство народных масс социальным неравенством. В это время, по словам Энгельса, «все выраженные в общей форме нападки на феодализм, и прежде всего нападки на церковь, все революционные — социальные и политические — доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси» {5, с. 361}.