Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

Один из «отмыкарей» возразил:

— Если она видела город, заполучить ее будет нелегко. Да и отец ее тоже кое-что знает о городской жизни. Теперь он презирает древние установления нашего роду-племени и, того и гляди, жалобу подаст. Если поступит жалоба на традиционную «отмыку», похитителей строго накажут, а девушку вернут отцу с жандармами.

Цыгане, протягивая вперед руки, подошли поближе. Они были красавцы, но грязны и себе на уме. Омер швырнул им несколько монет. Один из них сказал, ухмыльнувшись:

— Самые счастливые дни в жизни мужчины — день свадьбы и день, когда жена подохнет.

Старая цыганка с иссохшим лицом извлекла из кармана длинные черные косы — она срезала их у какой-то незадачливой деревенской девчонки, которая стерегла гусей и, не ожидая нападения, задремала на лугу. Старуха расчесывала сломанной гребенкой эти косы, унылые, как останки покойницы, и что-то неразборчиво бормотала. Потом подняла голову и, пристально вглядываясь в Омера, дребезжащим голосом произнесла:

— Почему бы тебе не умыкнуть невесту из соседней деревни, как всегда делается? Если хочешь, я украду тебе девушку с косами красивей, чем вот эти у меня в руках.

Но Омер ответил:

— Герой не крадет, а похищает. Я хочу Мару.

Старуха не унималась:

— Дай мне побольше денег, и я украду тебе Мару. В тебе хитрости нет, а я ушлая, как лиса.

Омер подумал, потом согласился с платой, которую запросила старуха, отсчитал ей задаток и ушел вместе с товарищами, а цыгане, радуясь привалившей удаче, под звуки гитары заплясали халиандру, подскакивая, ударяя себя подошвами по ляжкам и держась одной рукой за ухо, а другой за срамное место.

На другой день Омер на улице не показывался. Весь день он провел сидя по-турецки над шитьем и вышиванием. Люди на улицах толковали об «отмыке» и многие осуждали Омера за то, что он нарушил хоровод. Свиноторговец Банди объявил, что отныне, когда ему понадобится портной, он лучше поедет за десять верст, лишь бы не связываться с Омером. Старый Тенсо, богач, схоронивший двух жен, на минутку показался на улице и поклялся, что Омер не получит его дочку, что она больше не выйдет из дому и что он обратится в жандармерию, если Омер посягнет на девушку. Вечером в дом к Тенсо пришел старик священник и пробыл около часу. Те, кто видел, как он уходил, уверяли, что он был сильно расстроен, а когда отвечал тем, которые с ним заговорили, то голос у него дрожал от слез.

Спустя еще один день, часа в два пополудни, в деревне было почти безлюдно, как всегда в послеобеденное время. Старый Тенсо маялся зубной болью у себя в спальне. Мара на кухне присматривала за приготовлением отвара, незаменимого против этой хвори, — инжира в молоке. И тут в двери дома постучали. Мара выглянула в окно и увидала старую цыганку, кричавшую:

— Фрейла! Фрейла! [7] Девушка! Девушка!

Мара пошла открывать, а старуха и говорит:

— Не нужны ли тебе мои услуги, красавица?

— Откуда ты пришла? — спрашивает Мара.

— Из Богемии, из дивной страны, которую надо миновать, не задерживаясь, а не то тебя сглазят, заколдуют, зачаруют и ты останешься там навеки.

— Что ты умеешь?

— Учу петь, плясать. Умею втихомолку наводить порчу. Умею читать судьбу по руке, по картам. Умею причесывать, выщипывать волоски, могу кому угодно возвратить утраченную девственность, хоть кормилице.

Мара протянула ей левую руку и говорит:

— Погляди-ка!

Старуха присмотрелась и объявила:

— Ты скоро пойдешь замуж.

Мара дала ей монету и говорит:

— Уходи, старуха! Петь и плясать я умею. Ног моих никто еще не раздвигал. Причесываюсь я сама, а выщипывать волоски мне не надо.

Старуха ухмыльнулась:

— Та-та-та! Я выщипывала волоски у прекрасных мусульманок в Герцеговине, да и у христианок тоже. Людям все больше по вкусу гладкая кожа, дочка, и пучки укропа в укромных местечках гладкого тела вызывают омерзение у многих мужчин, даже крещеных.

Мара топнула ногой и крикнула:

— Уходи прочь!

Но старуха подняла руку и вмиг растрепала Маре волосы, и обе ее косы рассыпались.

— Видишь, красавица, не умеешь ты причесываться. Я сама тебя причешу и ничего за это не возьму. Повернись-ка.

Маре стало стыдно за свое нетерпение и она подчинилась. Старуха достала ножницы, но в этот миг чья-то рука судорожно схватила ее за горло. Старуха вскрикнула, выронила ножницы, и они с металлическим лязгом упали на мостовую. Мара обернулась и увидела, что на земле лежат открытые ножницы, а в горло цыганке вцепился священник. Тут подоспел Омер, которому цыганка обещала задержать Мару в дверях, чтобы он смог ее похитить. При виде его Мара завизжала, яростно захлопнула дверь и заперла ее за собой на засов. Омер в отчаянии остановился и пробормотал:

— Эх, опоздал!

В этот миг из-за поворота показалось стадо свиней. Шустрые, принюхивающиеся ко всему животные, коротконогие, с маленькими глазками, хрюкали, всхрапывали, урчали, фырчали, сопели. За копошащимся грязно-розовым стадом шел вразвалку Банди, подгоняя свиней дубиной и насвистывая. Увидав Омера, Банди принялся вращать своей палкой, угрожая портному. Но священник крикнул ему:

— Эй, Банди! Отстань от Омера, я сам с ним разберусь. Займись-ка этой старухой, которая хотела украсть у Мары волосы.

Священник приблизился к Омеру, схватил его за ухо и потащил за собой. Старуха бросилась наутек в другую сторону: по пятам за ней во всю прыть поспешали свиньи, виляя и подергивая хвостиками, закрученными в крючки. Банди в несколько прыжков настиг ее и задал ей трепку, причем, хотя рука у него была тяжелая, это не помешало цыганке улепетывать еще поспешнее. На бегу она вопила, изрыгала проклятия и самые немыслимые ругательства…

Священник довел Омера за ухо до самого своего дома. Там он наконец отпустил парня и сказал:

— Омер, ты — позор всей деревни. Ты хочешь похитить девушку, которая на тебя и глядеть не желает. Совращение девиц — дурной поступок, сын мой!

Омер возразил:

— Я не хочу ее совращать, я хочу на ней жениться. А если она на меня глядеть не желает, что с того? Разве мужчине пристало забивать себе голову женскими прихотями? Известное дело: женщина льет слезы, когда хочет, а смеется, когда может.

Слыша это, священник смягчился:

— Это другое дело, Омер, дитя мое, значит, твои намерения чисты… Ты просил у отца ее руки?

— Да, просил, и Тенсо поклялся, что мне его дочери не видать! — простонал Омер. — Но я хочу жениться на Маре. Да вы же сами все знаете. Вчера вы пробыли у них в доме больше часу.

— Верно, я знаю все, что случилось раньше, — возразил священник. — Но я думал, и Тенсо тоже так думает, что теперь, раз уж ты не получил Мару в жены, ты хочешь похитить ее, чтобы обесчестить и бросить.