Бронислав Малиновский - Магия, наука и религия

Возможно, метод Малиновского не удовлетворяет требованиям формальных стандартов научного подхода, потому что он всегда остается верен реальности одного обстоятельно обсуждаемого и близко известного ему примера. Если и есть у него сопоставление аборигенов Тробрианских островов с другими человеческими сообществами, то, главным образом, косвенное. Материалы о Тробрианских островах, хотя и обильные и богатые, нигде не представлены так, чтобы из них можно было бы извлечь исчерпывающую информацию или сделать тематическую сводку. Эти записки не позволяют также подбирать примеры в соответствии с собственными запросами. Нет в них и научной аргументации в строгом смысле.

Клайд Клакхон [2] Clyde Kluckhohn, «Bronislaw Malinowski, 1884–1942», Jour. Amer. Folklore. Vol. 56, Jul.-Sep., 1943, No. 221, p.214. охарактеризовал этот метод как «подробно изложенный анекдотический случай, который удачно вставлен в широкий антропологический [этнологический] контекст». Хорошо сказано. Ниже мы увидим, как часто удачное социологическое обобщение или глубокое постижение сути человеческого поведения оказываются результатом яркого впечатления автора о каком-либо простом событии, которое ему довелось наблюдать на этих островах. Так, научный очерк о языке строится на описании ловли туземцами рыбы в лагуне; эпизод о любопытных тробрианцах, которые один за другим пробираются к посадкам ямса, заслышав о появившемся там привидении и ничуть не испугавшись его, и несколько других подобных рассказов кладутся в основу научного анализа представлений о духах мертвых в самых разных ракурсах. Нас убеждает не формальное обоснование, а следование за Малиновским, когда он демонстрирует значение и роль верований и обрядов в обществе, которое, будучи чуждым для нас, тем не менее воспринимается нами как иная форма нашего собственного.

По сути, он убеждает нас, что антропологическая наука — это еще и искусство. Это искусство проницательного видения человека и социальной ситуации. Это искусство живого интереса к конкретному и вместе с тем способность видеть в нем общее.

Но Малиновский убеждает нас также в том, что искусство этнографического понимания, чтобы в полной мере служить своей цели, должно стать наукой. На последних страницах статьи «Балома: духи мертвых» он отвергает как ложный «культ чистого факта ». «Есть такая форма интерпретации фактов, без которой невозможно проводить никакое научное наблюдение — я имею в виду интерпретацию, которая в бесконечном разнообразии фактов выявляет общие законы;… которая классифицирует и располагает в определенном порядке явления и ставит их в общую взаимосвязь».

Более поздние и более тщательно продуманные попытки Малиновского организовать накопленные факты в теоретическую систему, особенно две книги, опубликованные после его смерти, стали предметом критики, ввиду слабости этой системы. Но в статьях, собранных в этом томе, теория проста: она главным образом проясняет определения ряда основных, повторяющихся и универсальных типов социального поведения человека и стимулирует изучение тех средств, с помощью которых каждый из них удовлетворяет потребностям человека и поддерживает социальную систему.

По крайней мере, относительно двух, близко связанных тем — религии и мифа — можно сказать, что в представленных здесь работах содержатся самые ясные и тщательно продуманные формулировки Малиновского. Ни в одной из его более объемных книг тема религии не является центральной (лекция «Основы веры и морали» была опубликована в 1936 году в виде брошюры). Три работы настоящей книги так или иначе имеют отношение к этой теме. В первой статье обсуждается сходство и различия «религии, магии и науки», пожалуй, с более прозрачными пояснениями, чем в какой-либо иной из работ Малиновского и может быть даже чем в какой-либо иной работе вообще. Его талантливое перо делает понятным то, что зачастую остается неясным у других авторов. Он пишет: «Наука основывается на убеждении, что опыт, усилия и логика действенны, а магия — на вере в то, что надежда не может не сбыться, а желание — не может обмануть». Столь же выразительны сравнение и противопоставление магии и религии.

Небольшой очерк «Миф в примитивной психологии», долгое время недоступный, теперь будет с энтузиазмом принят теми, кто знает его и кто нашел и нем первую и до сих пор не имеющую себе равных работу, прокладывающую дорогу через непроходимый лес сложностей, расставляемых на пути к пониманию миф>а, легенды и народной сказки большинством из тех, кто пишет о них, исходя только из книжного знакомства с ними. Очерк Малиновского вплетает миф и сказку в контекст жизни, в само течение жизни людей, рассказывающих их.

Очерк «Балома: духи мертвых на Тробрианских островах» — одна из тех работ Малиновского, что предназначены для читателей с более специальными интересами. В ней представлено большее количество туземных текстов и другого первичного материала, чем в других статьях, включенных в этот сборник. Этот очерк также демонстрирует нам, как конкретная тема — в данном случае духи мертвых — подводит автора ко множеству иных, кроме магии и религии, аспектов местной жизни. Читателю, интересующемуся представлениями об отцовстве у примитивных [3*] О термине «примитивный» см. с. 19. народов, будет любопытно сравнить то, что Малиновский пишет на эту тему здесь, с его более поздними, значительно отличающимися утверждениями, которые он высказывает в своей работе «Сексуальная жизнь дикарей». И наконец, помещенные в конце этого очерка заметки о методах полевых исследований также будут полезны каждому антропологу.

Прошло почти восемь десятков лет с тех пор, как Малиновский написал свою первую работу о мифе. Может ли он и сегодня научить нас чему-то важному? Со времени Малиновского столько потрудились над разработкой теории мифа Клод Леви-Строс, Мирча Элиаде, Карл Юнг, Джозеф Кэмпбелл и многие другие! Сказал ли Малиновский что-то такое, чего эти теоретики не смогли выразить лучше? Зачем вообще нам читать Малиновского?

Главная причина, по которой мы продолжаем читать Малиновского о мифах, состоит в том, что многие из его прозрений по-прежнему сохраняют свою значимость. Эти прозрения принадлежат к четырем сферам: функция и практика, контекст и значение, антропология и психоанализ, а также концептуальное определение мифа.

Во-первых, Малиновский сумел, как никто другой до него, четко сформулировать программу видения мифа как части культуры в ее функциональном, прагматическом измерении реализуемого, — т. е. видение мифа как составляющей деятельности, которая на практике решает определенные задачи конкретного человеческого сообщества. Во-вторых, он сформировал сознание и чувство решающего значения контекста для интерпретации мифологических смыслов. Мифы лишены какого-либо скрытого смысла, их смысл задан контекстом ситуации, в которой они возникают и бытуют. Мифы, таким образом, представляют собой отнюдь не первичные тексты или самостоятельные литературные формы. Это тексты, вплетенные в контекст. В-третьих, Малиновский был пионером в применении уроков психоанализа к изучению культуры. В то же время, он предпринял плодотворную попытку пересмотра психоаналитических обобщений с помощью этнологического кросс-культурного анализа. И наконец, в-четвертых, он продемонстрировал образец концептуального осознания эпистемологического статуса категории «миф». Он понимал, что, назвав нечто «мифом», мы должны обозначить его специфику, отграничить его от явлений, которым приписывается иная природа. Это влечет за собой ответственность в применении категориального аппарата, ибо тщетно тешить себя иллюзией, что для оправдания любых наших теоретических изысков достаточно одной лишь ссылки на некую объективную природу мифа как на данность.