Игорь Акимушкин - Мир животных. Том 1

Но лишь два стога разорили безнаказанно; третий… Когда приблизились к нему, встретили вспышки и гром выстрелов. Законное возмездие унесло обеих маток и одного секача: охотники целили в тех, кто покрупнее.

С этой минуты наше овеянное грустью повествование, задумай мы его вести, не опуская подробностей, должно и вовсе стать печальным, потому что зима еще только начиналась и осиротелых поросят поджидали волки, глубокий снег, рыси, гололедица, одичалые собаки, голод, морозы и охотничий сезон. Но при всем уважении к жанру трагедии не будем вдаваться в подробности, которые неминуемо нас в него втянут. Не сделаем попытки как-нибудь приукрасить, смягчить события или ввести сюда прелестные литературные случайности, выручающие зверей из самых затруднительных положений. Поищем повод для оптимизма в реальности.

Весна… На буграх черные проплешины, в низинах со вздохами оседающий снег. Молодой кабан пришел на родное пепелище. Мало чего осталось после зимы от логова, которое покойная мать строила с таким усердием. И от семьи тоже никого не осталось. Он один – кабаненок.

Но он вернулся! И значит, не все потеряно! – вот источник нашего оптимизма.

…Прошло три года. За это время обширная площадь, по которой ходил и бегал наш герой, была объявлена государственным заповедником – причина того, что ни одному из нажимающих указательными пальцами на спусковые крючки не посчастливилось больше воскликнуть: «Вот обрадуется старуха, секача положил!»

И в этом тоже реальная причина оптимизма для тех, кто ценит в диких животных не только волнительную мишень для стрельбы и мясо для шашлыков.

Он, «наш» поросенок, уже настоящий секач, крепко стоял на мускулистых ногах, каждая из которых упиралась в землю всеми четырьмя пальцами. И боевые клыки содержал в постоянной готовности. (У него были еще клыки, поменьше, в верхней челюсти. О них он и оттачивал свое оружие.)

В тот день (стоял июль, и припекало изрядно) пораньше отправился он на жировку, чтобы успеть до жары перекопать опушку, где, как он чуял, много дождевых червей и лесных мышей. Ветра не было, и поэтому не было никакого смысла искать подветренную сторону, чтобы от нее приближаться к нужному месту. Кабан бежал напрямик и, лишь выскочив на опушку, разглядел небольшого медведя.

Тот ел тухлого, никому, кроме сорок, не нужного подсвинка, павшего здесь от неизвестной болезни дней пять назад. Сороки с березы поодаль с понятным вниманием следили, как исчезали в ненасытной пасти куски мяса. Этих голодных непосед заворожило чужое обжорство, они казались черно-белыми плодами, которые вдруг взрастила береза.

Сороки заметили кабана до неприличия поздно, и тем нелепей и неожиданней спугнул тишину их предупреждающий тарарам. В нем они выразили испуг, досаду, которую до этого терпеливо хранили про себя, и главное – большую радость от представившейся возможности угодить косолапому хозяину леса.

Медведь зарычал, вздыбясь на задние лапы, а затем сделал вид, что хочет броситься на кабана. Но тот стоял перед ним и не отступал (он именно тут собирался рыть своих червей). Его клыки мелко-мелко дрожали – угрожающий жест, показавший, что он их точит. Медведь вяло двинулся в атаку, однако, вместо того чтобы держаться прямого направления, забирал все левей и левей.

Когда он (на безопасном расстоянии) обогнул кабана, оказываясь тем самым у него в тылу, секач сдвинулся с места. Он тоже затрусил влево, пробежал мимо падали и, сделав крюк, ступил на след медведя. Медведь наддал, и вследствие этого оба зверя оказались бегущими на противоположных краях круга – так что было неясно, кто кого преследует.

Поглядев немного на эту карусель, сороки сделали правильный вывод и ринулись вниз, на подсвинка, ставшего беспризорным. Они клевали торопливо, перессорились. Медведь не вынес безобразия и сошел с круга.

Кабан преисполнился гордости. Как-никак это ведь была победа, хотя всего лишь моральная. Случилось даже, что дождевые черви, вещь, без спору, высококалорийная и приятная на вкус, исключились из гаммы владевших им желаний. Теперь как бы в награду, которая положена истинному герою, захотелось чего-то посущественней. И кабан углубился в лес по тропе, не однажды хоженной. В наступившей темноте вышел на кукурузное поле…

Морща пятачок, он долго принюхивался. Запах далекой деревни принес ветерок – слишком слабый, чтобы опасаться людей. Изумительно пахла кукуруза, шелестевшая вот тут, рядом. Кабан ринулся, хмелея от ее аромата. Высокие стебли под ним смялись, он нащупал рылом упакованный в зелень початок. Зерна хрустели и таяли во рту. Кабан ел и ел, вертя хвостом.

В конце августа или в сентябре (счет дням никто не вел) он почувствовал, что на боках под кожей у него наливается тугой тяжестью калкан – кабаний латный доспех, не из металла кованный, а фиброзный, которым природа защищает бока секачей от ранений.

(Кстати, А. А. Черкасов и, по-видимому, многие из старинных «достоверных охотников» не раз убеждались, что пуля, посланная в бок осеннего кабана, отскакивает. Они обвиняли в этом слой смолистых веществ, который якобы «так собьется и так облепится», что станет непробиваемым панцирем. Но, конечно, были не правы. Именно калкан – не смола – выручал кабаньи бока: пули ведь были тогда не те…)

«Конь убежал домой один, а кабан, увидав своего врага на дереве, но не имея возможности сдернуть его на землю, лег под тем самым деревом и только яростными глазами посылал месть и проклятье несчастному охотнику. Мусорин смекнул, что дело плохо, дело дрянь, кабан не отходит, видимо, дожидается его, а дострелить зверя ему нечем и спуститься на землю невозможно, значит, явно идти на верную смерть; сидеть же на дереве и дожидать смерти кабана тоже невозможно – холодно. Он начал кричать, перекричал голос, охрип, не знал что делать, к чему прибегнуть!…» (А. А. Черкасов).

Кабану открывается многое. Он не кормится там, где все стадо. У него сильные ноги. Он знает, где кончается лес, куда течет река, кто живет в горах. Ему знаком мерзостный вид домашних свиней, он помнит, каков запах у отправившегося на охоту человека, он видел автомобиль, трактор, комбайн. Но без стада он жить не может. Он его оплодотворяет и хранит, а во время тяжелых переходов, раня ноги, пробивает для него путь в снегу.

Семь лет миновало, как родился он. Клыки пожелтели и не так остры теперь, но зато велики (у кабанов растут они постоянно), а крепкое рыло способно разрывать норы запасливых грызунов даже в пору, когда земля звенит, стиснутая свирепой силой мороза.

В тот год зима не торопилась овладеть лесом. Выпал снег, но, не пролежав и недели, растаял под натиском теплых ветров. Нет-нет и солнце проглядывало – обманчивое солнце ноября, располагавшее жирных вальдшнепов благодушно откладывать перекочевку на юг. Да и кабанов оно вводило в заблуждение: им пора было искать место для зимовки, но как уйдешь от великолепного шуршащего ковра дубовых листьев, который достаточно копнуть, чтобы найти свежеопавшие желуди?