Валерий Демин - Бакунин

Постепенному отчуждению между Герценом и Бакуниным способствовали не только идейные расхождения, но также и некоторые непреодолимые психологические мотивы. Бакунин до конца дней продолжал сохранять дружеские отношения с давним своим приятелем — поэтом Георгом Гервегом — личным врагом Герцена, соблазнителем его жены и разрушителем семьи. Хорошо известно также столкновение Бакунина с сыном Герцена Александром, которого отец во время польского восстания 1863 года направил в Швецию — по существу, для контроля за деятельностью находившегося там же непредсказуемого Бакунина. Во время конфликта Герцен, естественно, встал на сторону сына, обвиненного Бакуниным в мальчишестве, бонапартизме, авантюризме, наглости и политическом дилетантстве. Неоднократно, в самой нелицеприятной и саркастической форме критиковал Герцен анархическое кредо Бакунина, связанное с уничтожением государства, старался как можно реже публиковать его статьи в своих изданиях (и, в частности, в газете «Колокол»), откровенно недолюбливал жену Мишеля — Антосю и держался по отношению к ней с демонстративной отчужденностью, наконец, первым подхватил и всячески содействовал распространению обидного для Михаила иронического прозвища — «Большая Лиза», сопряженного с известной сентиментальной повестью Карамзина «Бедная Лиза» [35].

И все же никто лучше Герцена не осознавал величия Бакунина, его уникальной роли в русском освободительном движении. Даже когда они разошлись, Герцен продолжал защищать Михаила от нападок и наветов. Когда интриган Николай Утин попытался в очередной раз очернить Бакунина в глазах Герцена, тот с присущим ему достоинством ответил: «<���…> Я не могу согласиться с Вашим мнением, очень враждебным, относительно Бакунина. Бакунин слишком крупен, чтобы с ним поступить somnariremment [бесцеремонно. — фр. ]. У него есть небольшие недостатки — и огромные достоинства. (Та же мысль повторяется и в мемуарах Герцена, объединенных под названием «Былое и думы». — В. Д. ) У него есть прошедшее, и он — сила в настоящем. Не полагайтесь на то, чтобы всякое сменяющее поколение интенсивно было лучше предыдущего. <���…> В людях, как в винах, есть cru [зависимость от климата, почвы, сорта винограда и т. п. — фр. ]. Я думаю, что Бакунин родился под кометой» (выделено мной. — В. Д. ).

Смерть Герцена, последовавшая 9 (21) января 1870 года в Париже, поразила Бакунина в самое сердце. «Огарев! Неужели это правда? — писал он другу. — Неужели он умер? Бедный ты! Бедные Natalie обе! Бедная Лиза! Друг, на наше несчастье слов нет. Разве только одно слово: умрем в деле. Если можешь, напиши хоть одно слово».

Парижская коммуна была провозглашена 18 марта 1871 года. Рабочий Париж восстал и взял власть в свои руки в ответ на попытку официальных властей вывести из осажденного пруссаками города артиллерию и разоружить национальную гвардию. Над парижской ратушей вознеслось красное знамя. Правительство «национальной обороны» во главе с Адольфом Тьером бежало в Версаль. В результате демократических выборов большинство в коммуне составили депутаты социалистической ориентации (прудонисты, бланкисты, бакунисты и несколько марксистов). Сам Бакунин увидел в Парижской коммуне подтверждение своей главной идеи — фактической отмены государственной формы правления. Он восторженно приветствовал парижских коммунаров, среди которых было немало его друзей. Уже после ее поражения, кстати, им предсказанного заранее, Бакунин писал: «Я — сторонник Парижской Коммуны, которая, будучи подавлена, утоплена в крови палачами монархической и клерикальной реакции, сделалась через это более жизненной, более могучей в воображении и в сердце Европейского пролетариата; я — сторонник Парижской Коммуны в особенности потому, что она была смелым, ясно выраженным отрицанием Государства».

На эту тему он готов был говорить бесконечно: «Что это практическое отрицание Государства имело место именно во Франции, бывшей доселе по преимуществу страной политической централизации, и именно в Париже, в историческом центре той великой французской цивилизации, которая и положила начало отрицанию государства, — это факт громадной исторической важности. Париж, развенчивающий себя и с энтузиазмом отрекающийся от своей власти во имя свободы и жизни Франции, Европы, целого мира! Париж, снова ставший инициатором и тем снова подтвердивший свое историческое призвание, показав всем рабским народностям (а какие же из современных народов не находятся в рабстве!) единственный путь освобождения и спасения! Париж, нанесший смертельный удар политическим традициям буржуазного радикализма и положивший реальное основание революционному социализму! Париж, вновь заслуживший проклятия всех реакционеров Франции и целого мира! Париж, в смертельной ненависти к ликующей реакции похоронивший самого себя под дымящимися развалинами! Париж, спасший ценою своего разрушения честь и будущность Франции и доказавший человечеству, что если жизнь, ум, нравственная сила и исчезли в высших классах, то зато они, могучие и полные будущности, сконцентрировались в пролетариате! Париж, освятивший новую эру, эру решительного и полного освобождения народных масс, эру их солидарности, ныне вполне осуществленной помимо государств с их искусственными границами! Париж, провозгласивший себя гуманитарным и атеистичным и заменивший божественные вымыслы великою реальностью социальной жизни и верой в науку, которая заменила ложь и неправду религиозной, политической и юридической морали принципами свободы, справедливости, равенства и братства, этими вечными основами всякой человеческой морали! Геройский, рациональный и верующий Париж, запечатлевший своим великодушным падением, своею смертью могучую веру в судьбы человечества и завещавший эту веру, еще более могучую и живую, грядущим поколениям! Париж, затопленный кровью своих самых благородных сынов, — это человечество, пригвожденное к кресту сплоченной Европейской международной реакцией с благословения всех христианских церквей и великого жреца неправды — папы! Будущая же международная и солидарная революция народов будет воскресением Парижа!»

Где бы ни появлялся Бакунин в это судьбоносное для Европы время, что бы ни делал, что бы ни говорил или ни писал — на первом плане для него по-прежнему оставалась давняя, неискоренимая пламенная страсть, выражаемая одним-единственным словом — СВОБОДА! В работе, посвященной анализу деятельности и гибели Парижской коммуны, содержится настоящий гимн этому священному для него понятию:

«Я — фанатический приверженец свободы, видящий в ней единственную среду, где могут развиться и процвести ум, достоинство и счастье людей; не той формальной свободы, жалованной, размеренной и регламентированной государством, которая есть вечная ложь и которая в действительности представляет не что иное, как привилегию избранных, основанную на рабстве всех остальных, не той индивидуалистической, эгоистичной, скудной и призрачной свободы, которая была провозглашена школой Ж. Ж. Руссо и всеми другими школами буржуазного либерализма и которая смотрела на так называемое общее право, выражаемое государством, как на ограничение прав каждого отдельного лица, — что всегда и неизбежно сводит к нулю право каждого отдельного индивида.