Виктор Еремин - 100 великих литературных героев

– Мне суждено быть игрушкой фортуны! [152]– сказал как-то о себе главный герой этой поучительной и забавной истории.

И в самом деле – весь роман состоит из бесконечной цепи приключений-авантюр, выпадающих на долю обаятельного плутишки, который, не имея ни состояния, ни громкого имени, вынужден, чтобы выжить в мире лжи и насилия, пускаться в сомнительные предприятия, прикидываться, льстить и хитрить… В многие истории Блаз оказывается втянутым жизненными обстоятельствами, помимо своей воли.

Но главное в Жиль Блазе то, что во всех самых невероятных авантюрах он ни разу не потерял нравственные ориентиры, впитанные им вместе с молоком матери. Даже в самой крайней ситуации, когда герой стал секретарем всесильного первого министра Испании герцога Лермы, получил доступ к тайнам мадридского королевского двора и превратился в жадного, злобного, вороватого прощелыгу, автор вверг его в тюрьму, где Жиль осознал всю бездну порока, на краю которой он оказался, раскаялся и нашел путь к спасению.

Именно так намеревался Лесаж закончить свой роман. Однако по требованию издателя был написан четвертый том, в конце которого вечный бродяга и искатель счастья Жиль Блаз обрел покой в обществе очаровательной супруги и любимых деток.

Добродетель оказалась вознагражденной сполна, а Жиль Блаз с тех пор стал символом духовной устойчивости в бурном море житейских надежд и страстей.

Это стихотворение Марина Ивановна Цветаева написала в новогоднюю ночь на 1918 г. Согласитесь, знаменательная дата, открывшая первый год новой эпохи в истории человеческой цивилизации, год начала Гражданской войны в революционной России…

Убежденный материалист скажет: – Заурядное совпадение, каковых в жизни бывает множество.

Человек, знающий историю и литературу, только разведет руками: – Таких совпадений не бывает! Это мистика чистой воды!

И в самом деле, остро чувствовавшая свое время, нервная Марина Цветаева словно была избрана свыше, чтобы в роковую ночь объяснить потомкам, за что ниспослана Божья кара на Серебряный век российской культуры (да и на всю российскую интеллигенцию начала XX столетия в целом), что не на голгофу, как сегодня пытаются нам внушить, а на иудину осину пролег его путь, сколь ни милы, умны, добры и гениальны были его творцы, каждый сам по себе в отдельности. И если сами они нередко называли себя черными и смутными, то в стихотворении Цветаевой четко обозначилась главная вина их: «Долг и честь, Кавалер, – условность». Конечно, не «долг и честь» здесь являются определяющими, но создание в обществе атмосферы размытости, нигилистическое возведение в закон условности главенствующих нравственных понятий, являющихся фундаментом существования общества, отрицание их незыблемости во славу личного «хочу» и «не верю» – вот тот грех, за который поплатились российские творцы и мыслители в начале прошлого века, за это будут платить их потомки и в недалеком будущем.

Вряд ли открою секрет, если скажу, что Серебряный век жил, пребывая в очаровании миром Манон Леско – одной из самых знаковых литературных героинь в истории человечества, если не самой знаковой. Не будет преувеличением сказать, что именно от «Манон Леско» берет начало вся современная европейская и американская художественная литература с ее размытостью нравственных понятий под предлогом создания жизненных образов – ведь в жизни нет одной краски, она пестра, многоцветна, и черное одновременно является белым, хотя все, впрочем, серенькое. Именно с Манон Леско начинается интеллектуальное оправдание зла демагогическим словом и мыслью. Героиня – распутная воровка и обманщица – нашла оправдание у читателей (и особенно у творческой интеллигенции) в своей молодости, телесной красоте, страсти влюбленного в нее юноши и еще большей развращенности избранного ею окружения. Любая другая женщина, не такая красивая и не такая прельстительная, да еще, не приведи Бог, не из аристократок, была бы объявлена читателями чудовищем за куда менее отвратительные дела и делишки, чем те, что творила красотка Манон, и была бы предана позорному суду и тяжкой каре. Но юной дворяночке, не из нужды, но ради удовольствия жить весело и богато, за красоту ее и лживую неискушенность прощено все – и распутство, и подлейшее из коварств, и неоднократное предательство доверчивого любимого.

А ведь повесть о Манон стала только началом! К нашему времени ловкая мысль и талантливое перо уже оправдали многое из того, что ранее считалось злом и пороком – оправданы Иуда, вампиры, убийцы-маньяки и даже сатана (булгаковский Воланд) включительно. [154]

В литературоведении принято говорить о Манон Леско как об итоговой героине, появление которой было обусловлено «многими веками рефлексии над проблемой женской природы и женского начала, выразившей себя в мифологических образах богинь любви, легендарных героинь, а затем и в персонажах драм, новелл, романов». [155]

Однако и героиня, и сама повесть несут гораздо более значимую, духовную нагрузку. Творчество двух гениальных французов – аббата Прево и Вольтера, а точнее – повесть «Манон Леско», с одной стороны, и философские повести «Кандид», «Простодушный» и «Задиг», с другой стороны, – оказались двумя лезвиями тех ножниц, которые навечно обрезали нить, связывавшую западноевропейскую культуру с горними высотами, и направили ее по сугубо земной, погруженной в плотские страсти бытия дороге. Образно говоря, она стала культурой тела.

Именно в этом и заключается качественное отличие мира русской культуры от мира западноевропейского. В отечественной литературе молодой А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов почти поддались западноевропейскому соблазну, но за спиной у них уже стоял гений Г.Р. Державина, а рядом набирало силу гоголевское богоискательство, которое предопределило духовную суть всей нашей культуры вплоть до Серебряного века, а частично и до наших дней. Под его всесторонним воздействием подлинная русская культура (и прежде всего литература) стала культурой кающейся грешной души.