Виктор Еремин - 100 великих литературных героев

Она всем в равной степени чужая и всем одинаково близка. Кармен свободна. Она не знает ни дочерней привязанности, ни долга. Ей чужда мещанская мораль, и она не признает иных законов, кроме своей воли. Кармен своенравна, коварна и жестока. Она совершает предательства, лжет и обманывает. И лишь любовь к свободе, независимость и нетерпимость к деспотизму и угнетению возвышают ее и оправдывают. Отвращение к насилию над свободной волей – вот ее единственная логика. Кармен не изменяет ей и в любви, и в ненависти». [189]

Эти рассуждения по поводу литературной Кармен на самом деле относятся к Кармен оперной, откуда было выброшено бандитское начало и перед зрителем предстала горделивая рабочая девица с неуравновешенным характером. Что же касается Кармен литературной, то подобные заявления не имеют границ по ханжеству и беспределу безнравственности. Вспомним, как с умыслом цыганка Кармен устроилась работать на табачную фабрику в Севилье, где сразу же настроила против себя всех местных работниц. Острая на язык, она грязно оскорбила одну из женщин, а та не стала молчать и ответила тем же. Считавшая себя безнаказанной и «в праве», Кармен взбесилась и изрезала женщине лицо кинжалом, изуродовав ее на всю жизнь. Преступницу схватили и отправили в тюрьму. Но «свободолюбивая» Кармен не могла допустить, чтобы ее держали за решеткой! Она заговорила молодого ефрейтора Хосе – идальго-баска из глухой деревни, – подзадоривая его националистической неприязнью к испанцам, и он доверился цыганке, помог ей бежать, чем поломал себе всю судьбу. Хосе разжаловали, посадили в тюрьму. И тут вновь объявилась «свободолюбивая» Кармен, которая не признавала «мещанской морали» и была «возвышенно» «нетерпима» «к угнетению и деспотизму», а потому предложила Хосе бежать в разбойники. Парень отказался, однако мертвой хваткой вцепившаяся в него цыганка со временем все-таки втянула безумно влюбившегося в нее Хосе в банду, сделала убийцей и вором. Лишь дважды посягнул беглый солдат на свободу «возвышенной» Кармен: когда пытался спастись от неминуемой смерти и умолял цыганку бежать с ним в Америку, где можно было бы начать нормальную жизнь. Но Кармен предпочла личную «свободу», которая и привела Хосе на гаротту. И даже любовь, которую во все трубы нынче воспевают литературоведы, Кармен, по ее признанию, испытала в жизни лишь несколько мгновений – к пикадору Лукасу и чуть больше мгновений, именно мгновений, – к Хосе.

История давно показала нелепость абстрактно-гуманистических рассуждений о бандитке Кармен, однако ничему не научила либеральную интеллигенцию. Число таких «свободолюбивых» девиц растет в мире не по дням, а по часам, но многомудрые мужи и жены продолжают гневное обсуждение «гнета мещанской морали».

Я пишу эти строки, а перед глазами стоит недавний телевизионный сюжет. В России была обезврежена шайка преступников, которые выслеживали крепких здоровых девушек, вламывались к ним в квартиры, зверски насиловали их, снимая весь процесс на кинокамеру, а в конце оператор кромсал несчастным лица бритвой так, что никакая косметическая операция уже не могла помочь. Параллельно грабили. Как оказалось, оператором была главарь шайки – молодая женщина, которая таким образом мстила миру за то, что ее муж ушел к другой. Кличка у нее была Кармен, и она очень мучалась оттого, что была не в силах выносить решетки и несвободу. Фильм был посвящен ей – страдалице, восставшей против мещанской морали общества.

Не буду рассуждать о том, до какой низости может опустить человеческая глупость или, что еще страшнее, корысть любые самые благородные идеи и порывы. Кармен уже в XIX в. стала жупелом либеральной интеллигенции в борьбе за права человека, правда, на расстоянии – как только бандиты заденут интересы очередного «благородного» защитника свободы личности, визги поднимаются на весь мир. Нормальные же люди прекрасно понимают, что общественные устои и общественная мораль формировались в течение тысячелетий не по чьей-то прихоти, а во имя выживания всего рода людского, то есть вопреки личной воле и корыстным интересам индивидуума. Для того и существуют нравственные законы, отрицание которых ради собственного удовольствия является посягательством на судьбы миллионов. Нет и не может быть никаких оправданий таким персонажам, как грабительница и убийца, подсадная потаскушка Кармен. Потому и казнил ее Проспер Мериме как душегубку – без сострадания, без могилы, без слез сожаления.

Трудно найти в мировой литературе героев, кто бы столь противоположно воспринимался разными кругами читателей, как Эсмеральда и Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго.

Для одних они предстают несправедливым контрастом между ангелом чистой красоты во всех отношениях – и внешне, и душевно – и ангелом красоты душевной, волей судьбы заключенной в уродливое тело. Молодые люди преследуемы роком, и только трагическая гибель, после которой не остается ни телесной красоты, ни телесного уродства, объединяет их. Так считают сентиментальные люди, более склоняющиеся к либерально-демократическим и абстрактно-гуманистическим воззрениям, либо просто чуждые историческому пониманию бытия.

Для других Гюго представил в идеальном и безобразном обликах гремучую антихристианскую смесь цыганки-колдуньи, козлища, нежно именуемого козочкой Джали, а на деле являющегося одной из ипостасей дьявола, и урода-нехристя, которого по законам Средневековья считали отмеченным клеймом дьявола и потому, разрешая жить при церкви, не крестили, ибо рожденный в уродстве должен был проводить свою жизнь в покаянии. И даже при этом условии все равно он нес на себе печать злодейства.

Чтобы понять причины столь противоположных и далеко не неоправданных суждений, надо четко понять следующее: Виктор Гюго – один из самых политизированных писателей в истории, всю свою жизнь и весь свой гений он публично поставил на службу мировому масонству и идее всеразрушающей мировой революции (не в марксистском, а именно в масонском понимании). Поэтому нельзя, да и невозможно разобраться почти ни в одном произведении и ни в одном художественном образе, созданном Гюго, отказавшись принимать их прежде всего как порождение политических воззрений автора, и вне его масонской деятельности. Любая попытка представить творчество писателя нейтральным или общечеловеческим несерьезна, и рассматривать героев Гюго как сентиментальные символы или, еще смешнее, – как реальных людей, чревата самообманом идеалиста, ищущего ограненные бриллианты в куче прожженного шлака.