Поль Лаберенн - Происхождение миров

Подобные проблемы интересуют большинство наших современников и горячо обсуждаются не только в наиболее образованных кругах, но также и пролетариатом, вернее, наиболее сознательной и наиболее склонной к отвлеченному мышлению частью пролетариата. Этот факт заслуживает особого внимания. Некоторые религиозные умы желают увидеть в этом «тоску по божественному», якобы захватывающую даже наиболее образованных и наиболее революционно настроенных рабочих.

Чтобы объяснить такое странное истолкование, следует сказать, что эти религиозные умы попросту отождествляют марксизм с грубым «потребительским материализмом». Они не могут поэтому понять, какой интерес может представлять для марксиста космогония сама по себе (даже вне антирелигиозной борьбы), поскольку эта наука как будто не может иметь никакого практического применения и не может содействовать улучшению материального положения людей, по крайней мере, в течение будущих миллионов и даже миллиардов лет. Поэтому не будет бесполезным сказать несколько слов по поводу этого курьезного утверждения и уточнить, почему марксисты, начиная с Энгельса, всегда интересовались вопросом о происхождении миров.

Следует сначала вспомнить, что материализм Маркса и Ленина не имеет ничего общего с грубым эгоистичным стремлением к материальным благам жизни, с которым хулители материализма (очень часто не знакомые с ним) его смешивают. Следует также напомнить, что марксисты вскрыли многочисленные связи между наукой и обществом. Они выявили, что в конечном итоге наука зависит от экономических условий общества. Однако вместе с тем марксисты всегда рассматривают науку как нечто целое, живущее в известной мере своей собственной жизнью. Они считают, что ее теоретический прогресс может опередить тот уровень техники, которым она была первоначально обусловлена. Пятилетние планы Советского Союза предусматривают в отношении развития науки весьма значительную часть исследований, не имеющих непосредственного практического приложения, т. е. таких, которые в наших капиталистических странах назвали бы исследованиями в области «чистой науки» и которые в СССР называют гораздо более справедливо «теоретическими резервами техники будущего».

Проблемы, поднимаемые космогонией, весьма сложны и ставят ученых перед необходимостью сопоставлять и синтезировать различные теории, основанные на изучении весьма различных явлений природы. Поэтому они играют значительную роль в развитии науки и, следовательно, служат целям все большего подчинения сил природы человеку. [2] Например, прогресс ядерной физики, несомненно, тесно связан с изучением проблемы внутренних источников энергии звезд.

Но существует и другая точка зрения, которая также интересует марксиста. Для него космогония имеет примерно то же самое значение в мировом масштабе, что и биология в масштабе человеческой жизни, Можно думать, что биология позволит когда-нибудь направлять эволюцию человека и, возможно, даже создать новые существа или победить смерть. Космогония позволяет в какой-то мере предугадать будущее, которое выпадет на долю человеческого рода в результате возможных будущих потрясений во вселенной. Новый гуманизм, формирующийся в СССР и в странах, строящих у себя социализм, не обращен наполовину лицом к прошлому, как это было в эпоху Возрождения, но открыто смотрит в будущее. Это — гуманизм пародов, которые вполне осознают могущество своего разума и величие своей судьбы. Эти народы уже создают «теоретические резервы» будущего, и они сумеют их использовать для окончательного подчинения человеку сил природы на нашей планете. Но они могут заглянуть более далеко и подумать — не усматривая, конечно, непосредственно практического решения — о проблемах, которые встанут позднее, когда Земля станет — непригодной для жизни и когда люди будут принуждены покинуть ее и отправиться на завоевание вселенной.

И вот этот широкий горизонт, эти перспективы не только в международном, но и в космическом масштабе, которые маячат как перед советскими людьми, так и перед наиболее передовой частью западного пролетариата, некоторые религиозные умы принимают за скрытое проявление «тоски по божественному»! У современной буржуазии подобные взгляды вызывают — за все более и более редкими исключениями, — лишь выражение презрительной жалости или оскорбительную насмешку. Это значит, что буржуазия испытывает сегодня страх перед наукой, которую она создала вчера, что буржуазия, оставив перед лицом революционного подъема пролетариата свою былую роль прогрессивного класса, полностью перестала интересоваться будущим человечества и предпочитает искать утешения в традиционных наставлениях церкви или ловких софизмах идеалистической философии. Это попятное движение приняло такие размеры, что в нем принимают участие даже многочисленные ученые. И в эпоху, когда параллельно с громадным развитием техники необычайно быстро и во всех областях прогрессирует человеческое знание, некоторые ученые на Западе начинают утверждать, что весь этот прогресс не представляет собой ничего особенного, что наши знания никогда не превзойдут известных границ и что подлинная реальность всегда будет ускользать от нас, если мы не будем ее искать вне науки, без помощи нашего разума.

С этими признаниями, в которых отражаются сомнение и бессилие, чаще всего приходится встречаться тогда, когда речь идет о наиболее широких проблемах, которые стоят перед наукой, как, например, проблема происхождения человека и, особенно, проблема происхождения миров. Мы оказываемся здесь на традиционном поле битвы между наукой и религией, между материализмом и идеализмом, причем существо борьбы в настоящее время осталось таким же, как и прежде. «Высший вопрос всей философии, вопрос об отношении мышления к бытию, духа к природе, имеет свои корни, стало быть, не в меньшей степени, чем всякая религия, в ограниченных и невежественных представлениях людей периода дикости. Но он мог быть со всей резкостью поставлен, мог приобрести все свое значение лишь после того, как европейское человечество пробудилось от долгой зимней спячки христианского средневековья. Вопрос об отношении мышления к бытию, — о том что является первичным: дух или природа, — этот вопрос, игравший, впрочем, большую роль и в средневековой схоластике, на зло церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?

Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, в конечном счете, так или иначе признавали сотворение мира, — а у философов, например у Гегеля, сотворение мира принимает нередко еще более запутанный и нелепый вид, чем в христианстве, — составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма». [3] Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии, Госполитиздат, 1951, стр. 16.