Поль Лаберенн - Происхождение миров

Следует признать, что эта теория выглядит неправдоподобной и совершенно произвольной. Никакие данные современной науки не позволяют заключить о возможности существования подобного гигантского атома. Леметр отказывается, впрочем, от существования в этом первоначальном атоме внешних электронов; он его рассматривает как «находящийся в состоянии некоторого изотопа нейтрона». Но едва ли можно извлечь отсюда какой-то глубокий смысл, и вполне понятно, что Эддингтон высказывается более осторожно. Он начинает так: [120] Eddington, L'univers en expansion, стр. 71.

«Соображения относительно общего начала всех вещей почти полностью ускользают из области науки. Мы не можем привести научные аргументы в пользу утверждения о том, что мир был создан именно данным способом, а не каким-либо другим. Но я полагал, что мы все обладаем в этом вопросе некоторым эстетическим чувством».

Эти заботы об эстетике показывают с самого начала, какова настоящая научная цена теории Эддингтона. Он уточняет несколько далее: [121] Там же стр. 72–73.

«Поскольку я не мог избегнуть этого вопроса о начале, мне представляется, что наиболее удовлетворительной теорией была бы та, в которой начало не являлось бы слишком неэстетичной внезапностью. Это условие может быть удовлетворено лишь во вселенной Эйнштейна, в которой все главные силы находятся в равновесии. Из этого следует, что первичное состояние вещей, как я его представляю, есть равномерное и исключительно редкое распределение протонов и электронов, заполняющих все пространство (сферическое) и остающееся почти в состоянии равновесия o в течение исключительно долгого времени вплоть до того момента, когда одержала верх естественная неустойчивость. Мы увидим далее, что можно вычислить плотность этого распределения; она соответствует почти одному протону и одному электрону на один литр. Но на протяжении длительного промежутка времени небольшие тенденции к нерегулярности накапливаются, и начинается эволюция».

Это объяснение выглядит несколько туманным. Джинс говоря о «руке бога», приводившей в движение эфир, был более откровенным… Эддингтон как будто не хочет рассматривать творение в чистом виде. Истинная причина этой двусмысленной позиции открывается в другой книге того же автора, весьма отличной по своему содержанию, поскольку она предназначена в основном для членов общества «Друзей» (квакеров), к которому принадлежал сам английский астроном.

«Я полагаю, что большинство из вас, — писал Эддингтон, адресуясь к „Друзьям“, [122] Eddingt on, La science et le monde invisible, стр. 14–15. — ни в какой мере не отвергает научное объяснение творения: возможно, что оно даже лучше прославит Бога, чем традиционное библейское сказание… Я не скажу, что те, кто желает освятить в некотором роде открытия науки, принимая их как новые признаки могущества Бога, неправы. Но их позиция иногда несколько раздражает ученого, поскольку она рассматривается им, как желание ограничить его дух свободного исследования лишь определенным способом объяснения. Это, по нашему мнению, нехороший метод для согласования научных космологических теорий и религиозных взглядов. Одно сравнение мне позволит, возможно, выразить наше чувство по этому поводу: деловой человек может вполне верить в то, что в его коммерческие дела вмешивается невидимая рука Провидения, так же как она участвует, впрочем, во всех перипетиях жизни, но он был бы изумлен, если бы ему предложили занести Провидение в актив своего баланса. По моему мнению, это не скептицизм, это известная щепетильность нашего ума, который толкает нас против идеи насыщения научных исследований религиозностью».

Но положение Эддингтона становится тогда очень затруднительным в книгах, где он претендует на сохранение видимой научности, как, например, в полупопулярной книге, откуда мы приводили выдержки относительно «эстетики» творения. Без труда можно понять, почему английский ученый старается намекнуть на божественное вмешательство, не говоря о нем явно и не слишком докучая этим читателю. Именно поэтому Эддингтон, возвращаясь к своей гипотезе об очень медленном образовании вселенной из равномерно распределенного вещества, приходит к следующим весьма туманным соображениям: [123] Eddington, L'univers en expansion, стр. 73–74.

«Возможно, могут возразить, что если заглянуть достаточно далеко назад, то эта теория не освобождает нас по существу от внезапного начала. Вся вселенная должна появиться в одно мгновение, чтобы она могла затем принять равновесное состояние. Но моя точка зрения иная. По моему мнению, равномерность без какой-либо неоднородности и ничто — не отличаются друг от друга с философской точки зрения. Физической реальностью являются разнородность, события, изменения. Наша исходная гипотеза об однородной покоящейся среде является ничем иным, как упорядоченным изложением тенденции использовать в нашем аналитическом описании различимые объекты и события, историю которых мы намереваемся рассказывать. Поскольку речь идет о данных реальностях, теория имеет средства достичь цели, которые она перед собой ставит и дать объяснение незаметному и постепенному началу. Когда окончательно, вследствие термодинамического вырождения энергии, вселенная достигнет снова однородного состояния той же плотности, то это будет конец физической вселенной. Я не могу себе представит вселенную, отжившую свой век и печально прозябающую остаток вечности. То, что от нее остается, это есть лишь некоторые концепции, которые мы забыли сразу убрать, как только кончили ими пользоваться».

Как не подумать, читая эти странные «умозаключения», о вполне аналогичных рассуждениях немецкого философа Дюринга, которого около семидесяти пяти лет назад так справедливо и остроумно высмеял Энгельс за скрытый креационизм:

«Однако все противоречия и несообразности, — писал Энгельс, говоря о понятии времени у Дюринга, [124] Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, Госполитиздат, 1951, стр. 50–51. — представляют еще детскую забаву по сравнению с той путаницей, в которую впадает г. Дюринг со своим равным самому себе первоначальным состоянием мира. Если мир был некогда в таком состоянии, когда в нем не происходило абсолютно никакого изменения, то как он мог перейти от этого состояния к изменениям? То, что абсолютно лишено изменений, если оно еще вдобавок от века пребывает в таком состоянии, не может ни в каком случае само собой выйти из этого состояния, перейти в состояние движения и изменения. Стало быть, первый толчок, который привел мир в движение, должен был прийти извне, из потустороннего мира. Но „первый толчок“ есть, как известно, только другое выражение для обозначения бога. Г-н Дюринг, уверявший нас, что в своей мировой схематике он начисто разделался с богом и потусторонним миром, здесь сам же вводит их опять, более заостренными и углубленными, в натурфилософию».