Александр Гера - Набат-2

— Так поехали в деревню!

— Поехали. Да ты не усидишь. А потому решай сам. Я тебе жена, а не Катька-депутатша. Жить хочу, а не глупостями заниматься. Ну, хватит разговоров? — глянула она на мужа снисходительно. — Ты бы лучше притомил меня, пока можно… Облюлюкал. Так оно доходчивей…

Ночью пришел Тишка-ангел. Давно не виделись, и Судских обрадовался ему:

— Здорово, Тишка!

— Здрав буде, княже. В дорогу собрался?

— Раздумываю.

— Негоже тебе, Игорь свет Петрович. Ты здесь нужен и сирым, и сильным. Всевышний сердится.

Сразу стало жаль, что не увидит он райского островка. Теплое море, фрукты, интересное дело, семья рядом, детишки здоровы. Сплошные удовольствия и покой.

— А если поехать, поработать и потом вернуться? Я ведь не ради одних удовольствий еду.

— Тебе решать.

— Говорят все так. А Всевышний что? Я и Кронида заберу.

— Этого Всевышний тебе не позволит. Сам можешь. Без благословения. Только…

— Что только? — не успел Судских остановить Тишку. Он вдруг растворился во сне.

— Тишка! Куда ты?

Нет ответа.

Пить отвар Пармен отказался.

— Незачем это, внучек. Душа не принимает снадобий, отлетать собирается, — сказал он Крониду и закрыл глаза.

Кронид постоял возле ложа с кружкой пахучего настоя, да так и присел на краешек у ног Пармена.

Старик угасал. Юноше казалось, сам ужас, бесплотный, но властный, терзает тело поводыря, стремясь овладеть его душой. Кронид стискивал зубы, опасаясь не совладать с рыданиями. Оками сидел в углу вагончика на корточках и переживал не меньше Кронида. Как ни худосочен и стар был их поводырь, но до этого дня, когда он отказался вставать, от него исходила уверенность, передаваясь им, и предчувствие осиротелости уже царапало, сердце.

«Отказаться от жизни добровольно может лишь тот, кто не видит больше смысла в ней», — по-взрослому думал Кронид.

Столько пережить испытаний и разочароваться у самой цели. Сколько примеров из жизни ожесточали сердца и души или опустошали их, давая отрицательный пример тем, кто пытался обрести крылья и взлететь.

Для Пармена жизнь кончилась. Он не разыскал книг. Труден был путь к месту, куда стремился Пармен. Одних перевалов не счесть, речушек, заломов на тропах, но путь этот радовал. Пармен приближался к родным местам.

Весь запас пищи из сухарей, муки, соли и чая на привалах чудесным образом превращался в скатерть-самобранку.

Для Кронида не составляло труда испечь на раскаленном камне лепешку, из таежных злаков найти замену луку, чесноку наловить шустрых хариусов на самодельный крючок с искусственной мушкой. Он подучил Оками выискивать съедобные корешки, собирать орехи, тем и питались, чем одаривала природа, ни разу не подняв руки на земную живность. Так учил Пармен, так они поступали.

На привате всякий раз, готовясь к ночлегу, Пармен повторял, как молитву: вот придем на место, я вам чудо из чудес покажу. Они верили, не спрашивая заранее.

Чем ближе они подходили к этим местам, тем больше печалился Пармен, распознавая дурные приметы. Все реже попадались хариус и ленок, реже пересвистывались птицы, воздух приобретал чуждые тайге запахи, все чаще встречались следы постоянного присутствия человека. «Ничего, — сам себя успокаивал Пармен. — Вот доберемся, и конец нашим испытаниям. По цивилизации соскучился, внучек?» Кронид всегда отвечал: «Нет, дедушка, мне с вами здесь лучше». Пармен спрашивал и Оками, не пал ли тот духом, и он уверял односложно: «Дай дзебу» — сойдет, мол, нормально.

К последнему ночлегу они вышли затемно. Развели костер, попили чаю с сухарями, раскатали спальные мешки и уснули сразу, приученные дорогой не экономить на сне.

Кронид проснулся от бормотаний Пармена. Едва рассвело, моросило. Старик смотрел на восток и приговаривал что-то, прикрывая ладонью рот.

— Что там, дедушка Пармен? — насторожился Кронид.

Он выполз из спальника и взглянул туда же.

От места их ночлега лучом расходилась низина, и в дальней ее стороне слоился сиреневый туман.

— Чему вы напугались, дедушка Пармен? — снова спросил Кронид.

— Пока ничему, — ответил старик, но по голосу Кронид понял: случилось.

Выбрался из спальника Оками, подошел к ним. Они с Парменом ночевали вместе, третьего спальника не было, и Пармен вставал первым.

— Оками, — обратился к японцу старик, — скажи, почему такой туман? Цвет такой необычный…

— О-о!.. — не то насторожился японец, не то удивился вопросу. — Раньше в Токио перед наступлением смога появлялся такой. А еще, еще…

Ему страшно хотелось высказаться, разрешиться от тайны, какую нес он от самой встречи со старейшиной японского землячества. Одними губами Оками промолвил:

— Он готов лететь.

— Куда ему лететь? — по-своему истолковал Пармен.

— Большая вода будет, — пояснил свои слова Оками.

— Большая беда будет, — ответил Пармен и велел собираться.

Он повел их не к низине, а верхом к перевалу. Путь занял полдня. Было теплее обычного. Даже морось сыпала теплая. И это в середине февраля. Вообще в этом году они не встретили снега, и Пармен решил вести Кронида без зимовки. Когда присоединился Оками, старик поспешал: без них японец в Москве никго — и все равно двигались они медленно, делая изрядный крюк. Оками помалкивал.

Перевал открылся безлесной площадкой. Пармен, идущий первым, сразу поспешил к ее краю и застыл с разведенными в стороны руками. Переглянувшись, к нему подошли Оками и Кронид.

Увиденное их не испугало. Красиво отстроенный город ровным прямоугольником, расчерченным на клетки широкими улицами, лежал под ними. Его красота могла только угадываться, как в детской книжке «Раскрась сам». Именно таким его увидели Кронид и Оками, мысленно добавив яркие цвета.

— Дедушка Пармен, что же вы? — успокаивал Кронид. — Это новая столица России, ее отстроили по распоряжению президента. Вы разве не знали?

— Не знал я, не знал! — сокрушался, чуть не плача, Пармен. — Там гнездовье было родовое, там все мое богатство осталось! Где его искать теперь?

Кронид и Оками не расспрашивали огорченного старика и, когда он заспешил вниз, без слов заспешили за ним.

На окраине города Пармен умерил шаги, стал оглядываться по сторонам, что-то выискивая.

— Так… Нет, правее… Нет, вот так…

Город казался вымершим. Стояли они то ли у начала города, то ли у его конца. Собираются оживлять его люди или уже бросили на произвол судьбы? Не горел свет в окнах, не раздавался привычный шум толчеи в городских улицах, даже мощные ветряки энергостанций на окрестных высотах едва крутили пропеллерами, как бы экономя усилия до лучших времен. Нежилой угрюмый массив, похожий больше на кладбище. Серый, бесцветный и безгласый.