Александр Гера - Набат-2

— Птицы…

В самом деле, громадная стая пичуг с гомоном стала устраиваться на всех выступах зданий, билась в остеклённые стены рубки, густо покрывая палубы белым пометом.

— Воробьи, — узнал Судских. — Сермяжные российские воробьи.

Птицы принесли хлопот больше, чем печали. В России они селились везде. Бились за скворечники, за чердаки высоток, за голубиный корм в скверах. Их нещадно убивали на плантациях подсолнухов, гречихи, гоняли с вишневых садов и за настоящих птиц воробьев никто не принимал. Жидята. А ведь если извести их, исчезнет еще один волосок на скрипичном смычке, погибнет, приближая симфонию жизни к какофонии звуков.

— Да это бедствие! — возмутился Момот, показывая на стекло. Переборки зданий, переходы и выступы стали устойчиво серыми.

— Пусть живут, потеснимся, — сказал добродушный Бехтеренко.

— Святослав, ты первым взвоешь через день, когда эти птички-невелички загадят и забьют все. Вот первый результат, — указал он на сетку локатора дальнего кругового обзора. — А теперь взгляни на индикатор, — позвал он Бехтеренко к экрану локатора. Крупинки плотно вспыхивали по всему экрану, точки кораблей на рейде словно запорошило снегом. — Немедленно травить, изгонять нещадно, чтобы к утру ни одной не осталось!

— Это жестоко, Георгий, — сказал Тамура. — Им некуда податься, и дети нас не поймут.

— Не поймут? — начал злиться Момот. — А когда семь лет назад в Китае воробьи сожрали весь урожай и великая держава стала нищенкой и вымерла — тогда ты жалел птичек или детей? А в Библии четко сказано, какую напасть послал на Землю Господь с пятым ангелом. Это воробьи-мутанты,! они для нас опаснее сейчас, чем тридцатибалльный шторм, будь такой. Эти твари проникают во все вентиляционные системы, во все шахты, мы все задохнемся и ослепнем, и первыми дети. А каково детям ходить по палубам и давить птиц? На детскую психику это не повлияет?

— Что ж, будем думать, — вздохнул Судских.

— Немедленно уничтожать! — задохнулся от гнева Момот. Отойдя несколько от приступа злости, он добавил: — Детей на это время с палуб увести в закрытые зоны. Всю программу продумать до пяти вечера и с восьми приступить к уничтожению. И запомните, друзья мои, самое основное: мы на корабле, я ваш капитан, подчинение беспрекословное. В демократию поиграем на берегу.

Только теперь до всех дошло, какая предстоит жизнь и какая работа для начала. А с каким сердцем уничтожить ищущих приюта?

— Не надо уничтожать, — сказал в напряженной тишине Тамура. — Есть другой способ.

— Какой? — хмуро спросил Момот.

— Ультразвук. К утру установка начнет работать, и птицы улетят…

— Вот ведь, господин капитан, дело какое, — не удержался, чтобы не съязвить, Луцевич. — Есть три способа ведения капитанских дел: правильный, неправильный и военный. За Хироси остался способ правильный…

— Веселый ты парень, Олег, — медленно отходил Момот. — Диктатуру шьешь?

— Нет, это я к слову, — дурачился Луцевич. — Я судовой медик, мое дело — сторона. Но в лазарете я капитан. Велю задницу оголить, эполеты не помогут капитанские. Ваши то есть…

— Намек понял, — заставил себя согласиться Момот.

Утром, по мановению ультразвуковой палочки, стая взмыла с ужасающим тревожным гомоном и стала носиться темным крылом тревоги над островом. Корабли на рейде, сам остров ее не привлекали, им хотелось только на белые утесы зданий. Единоборство продолжалось до заката солнца, и почти все жители ковчега с болью в сердце следили за битвой бездушного ультразвука и отчаянием птиц. Бездушие победило.

Финал был неожиданным. Едва солнце коснулось горизонта, стая взмыла высоко вверх и спикировала темным хвостом кометы беды прямо в океан за рифами. Раненые не смогли улететь с утра и остались на палубах. Двоих, еще тепленьких, Бехтеренко принес к Хелене. Она молча открыла дверцу кухонного шкафчика. Там сидели два нахохленных воробышка.

— Божье повеление о всякой твари по паре мы исполнили, — грустно улыбнулся Бехтеренко.

Со всем необходимым обозом, с домашней скотиной и скарбом, со стариками и бабами, с пожитками и детишками казаки перебирались на новые земли. Никогда еще они не забирались так высоко. Хаживали по Сибири, приумножая державе земли, а казне прибыль, добрались до восточных границ, оседая там в рубежных дозорах, где в великих сечах окропили землю кровушкой и не отдали уже никому. Теперь вот довелось подниматься в Предуралье, где лошадей-то не видели коренные жители. Дон и Кубань давно поглотили моря, не удержались на суше забайкальские, уссурийские, терские и единой ватагой двинулись на север, к устью Печоры. Там, после затяжных и безрезультатных стычек с кавказцами, решено создать казацкую республику и жить, как повелось исстари, своим умом и казацким кругом.

Властей как таковых не было. Держава источилась до островов, а руководить островами из центра даже чукчи не умели. В Ориане правил удельным князьком Цыглеев, удел ему не подчинялся, гуляли все, пили, кололись и, прости Господи, где мочились, там и спать ложились с напрочь непотребными девками, что для казака хуже змеюки в шароварах.

Верхом, где на плотах, где телегами, шла и шла казацкая вольница в неутомимом стремлении к оседлой жизни. Казаки выбор сделали, теперь им на пути не становись. Они покорно принимали наказ по охране державных границ, заботились вместо милиции, заменяли вертухаев на строительстве дорог и городов, ложились костьми, изживая архан-геловцев, и вдруг стали не нужными никому: пора создавать свою собственную, независимую казацкую державу.

Они бы ни за что не покинули Кавказ и предгорья, отваевав себе там земли ровно столько, сколько необходимо для жилья, но старики упорно говорили, что затрясет очень скоро Кавказ и лучше не испытывать природу, а уйти к старым камням, обкатанным ветрами и временем. На том присягнули атаманам и вслед за разведчиками потянулись вверх.

Походом руководили Новокшонов и Бурмистров, проверенные казацким степенством атаманы. Один в авангарде десятиметровой колонны, другой в арьергарде. В голове бились летучие отряды с супостатами, мешающими двигаться вперед, в хвосте отбивались от шаек и бродячих банд из цыглеевского охвостья. Умные, коварные — молодым везде у нас дорога. Почет им оказывали казацкими шашками, невзирая на сопливость и наркотическое упорство. Случались встречи серьезнее, с националами, которым выжить хотелось не меньше, а поживиться у казаков было чем. Как-то в середине похода навалились басурманы, и трое суток бились с ними за два чугунных котла, каждый литров на сто. Одних перебьют, другие наседают с окрестных земель. Тогда Новокшонов рассвирепел, велел расчехлить «свирели» да как дал-дал по ближайшим селениям залп… Котлы, кстати, в суматохе ночных стычек раскололи. Там и бросили.