Мария Котова - В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец»
- Название:В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец»
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Аграф
- Год:2004
- Город:Москва
- ISBN:57784-0271-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Мария Котова - В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец» краткое содержание
С момента первой публикации мемуары В. П. Катаева вызвали яростные споры, которые не утихли до сих пор и которые авторы книги пытаются разрешить в рамках академического комментария. М. А. Котова и О. А. Лекманов не ограничиваются объяснениями «темных» эпизодов романа Катаева «Алмазный мой венец», они тщательно воссоздают литературно-бытовой контекст эпохи, поэтому Комментарий можно рассматривать и как обстоятельное введение в историю советской литературы 1920–1930-х годов. Распутывая хитросплетения романа, авторы привлекают множество архивных, газетных и малоизвестных мемуарных источников.
В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец» - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
297. В своем сером форменном костюме Ришельевской гимназии, немного мешковатый, ключик был похож на слоненка <���…> Ведь и любовь может быть слоненком! «Моя любовь к тебе сейчас — слоненок, родившийся в Берлине иль Париже <���…> Не плачь, о нежная, что в тесной клетке он сделается посмеяньем черни…» Ну и так далее. Помните? — К. пользуется своим званием «литературного генерала», чтобы (не называя имени автора) процитировать запрещенного в СССР Николая Гумилева (ст-ние «Слоненок» из гумилевской книги «Огненный столп» 1921 г.). Может быть, нелишним будет указать на то обстоятельство, что ключевой для «АМВ» образ «алмазного венца» возникал до этого не только у Пушкина, но и у Гумилева в ст-нии «Песня о купце и короле»: «Однажды сидел я в порфире златой, // Горел мой алмазный венец».
298. Едва сделавшись поэтом, он сразу же стал иметь дьявольский успех у женщин, вернее у девушек — курсисток и гимназисток, постоянных посетительниц наших литературных вечеров. — Ср. в рассказе К. «Бездельник Эдуард», где о Ю. Олеше говорится как о «молодом лирике, стяжавшем себе флорентийскими поэмами завидную популярность у городских барышень» (БЭ. С. 10).
299. Одно время он был настолько увлечен Ростаном в переводе Щепкиной-Куперник, что даже начал писать рифмованным шестистопным ямбом пьесу под названием «Двор короля поэтов», явно подражая «Сирано де Бержераку». — Здесь К. начинает «краткую прогулку» по тем страницам записей Ю. Олеши, которые сам автор «Трех толстяков» условно объединил заглавием «Золотая полка». Ср. в этих записях: «В юности я подражал Ростану (опять-таки Щепкиной-Куперник) — сочинял комедию в стихах» (Олеша 2001. С. 369).
300. Я думаю, что опус ключика рождался из наиболее полюбившейся ему строчки: «Теперь он ламповщик в театре у Мольера». — Ср. у Ростана в переводе Т. Щепкиной-Куперник: «Я… я… ламповщиком служу я… у… Мольера» (реплика Рагно, V действие, VI явление).
301. Помню строчки из его стихотворения «Альдебаран»: «…смотри, — по темным странам, среди миров, в полночной полумгле, течет звезда. Ее Альдебараном живущие назвали на земле…» Слово «Альдебаран» он произносил с упоением. Наверное, ради этого слова было написано все стихотворение. — Приводим полный текст этого ст-ния Ю. Олеши по автографу (РО ГЛМ. Ф. 139. Оп. 1. Д. 1а. Л. 6–8):
БЕАТРИЧЕ
Г. А. Шенгели
Данте. «Ты, Боже, герцог… Но каких владений?
Какое имя из других нежней?
Перебираю сладкие, земные
и руки отряхаю и гляжу:
текут, текут… <���нрзб>
и падают, сияя и звеня.
Тоскана? —
Видишь: это Твой Георгий!
Смотри: смеется, шлем раскрылся розой…
Ему не страшно биться в день такой,
меж лютиков, на зелени, в траве,
когда на небе — облак или плод,
архистратиг — садовник или воин?
Конь бел, как горлинка, как рыба, —
он плещется и вьется от сиянья
двух длинных шпор, двух золотых комет!
Дракон не страшен воину такому,
дракон для грешников — исчадье ада,
для праведников — ящерица лишь,
для рыцаря святого — только сердце
иссохшее и черное, как боб!
Тоскана — ты не хочешь? Есть другие…
Вот слушай: Роза. Роза.
Был инок, неумелый в ремеслах:
ни киноварью алой, драгоценной
заглавия по золоту писать,
ни рисовать, как круглою рукою
Подносит Ева яблоко Адаму,
и с пальмы змей качается над ней,
ни сочинять, в сладчайший лад псалма,
о том, как лань зеленою тропою
из мокрых кущ явилась,
и сиял
крест на челе —
весенним смутным утром, —
так ничего не знал он, не умел,
но только пел, как ветер пел:
Мария! —
и Богоматерь, Деву Пресвятую,
из братьи всей усердней почитал.
Смеялись иноки, но ты, о Боже,
Ты знаешь все — кому удел какой…
И вот, когда он умер,
на устах,
Покрывшихся смертельной чернотою,
пять алых роз Паникадилом дивным
вдруг расцвели —
пять страстных букв: Мария,
стеблями от замолкнувшего сердца.
Чей весь златой Ты пробовал в тот час».
Так говоря, что видит Алигьери:
Куст розовый, где листья — латы, розы —
<���нрзб> без рукавиц слабеющие руки:
пять лепестков — персты сложились купно,
отягчены сияющей пчелою:
она уйдет, уйдет звеня — с венца
в ладонь —
в темнеющую кровью сердцевину,
где листья вкруг — военные зубцы
железных нарукавников доспеха!
Где головы — когда так много рук?
Кто их поверг и смял под конским брюхом
и улетел, сияя стременами,
стремительный, как искра из меча?
И поднимает очи Алигьери
и узнает, кто рыцарей поверг:
там, над кустом,
шумел, сиял и раскрывался Рай…
Струился свет, стекая, как Архангел,
меняя драгоценные цвета, —
огромный свет,
свет конницы небесной,
свет плата Вероники,
свет от одежд, лица, очей, от рук
там, над кустом,
представшей Беатриче.
И Алигьери знал, какое имя
дать Господу владениям Его.
Он так сказал:
«Как к Господу, умерши, прихожу,
и спросит он:
„Чего тебе я не дал?“
„Что мне хотеть?“ — тогда Ему скажу:
„Раз я любовь великую изведал“.
И покажу: „Гляди по темным странам, —
там в высоте, в текучей смутной мгле,
горит звезда. Ее Альдебараном
живущие назвали на земле.
Когда бы вдруг с небес рука Твоя
меня совсем забыла б меж другими, —
то и тогда что требовал бы я,
раз женщины нежнее было имя?“»
302. Потом настало время Метерлинка. — Об увлечении Ю. Олеши Метерлинком см. в его записях (Олеша 2001. С. 381–383).
303. Некоторое время ключик носился с книгой, кажется, Уолтера Патера, «Воображаемые портреты», очаровавшей его своей раскованностью и метафоричностью. — См., например, издание: Патер У. Воображаемые портреты. — Ребенок в доме. М., 1908.
304. Зачитывался он также «Крестовым походом детей», если не ошибаюсь Марселя Швоба. — Речь идет об издании: Швоб М. Крестовый поход для детей. СПб., 1910.
305. Всю жизнь ключик преклонялся перед Эдгаром По, считал его величайшим писателем мира. — Об отношении Ю. Олеши к Эдгару По см. в его записях (Олеша 2001. С. 344, 371).
306. Ключик упорно настаивал, что Вертинский — выдающийся поэт, в доказательство чего приводил строчку: «Аллилуйя, как синяя птица». — Из песенки Александра Николаевича Вертинского (1889–1957) «Аллилуйя» (1916–1917).
307. Самое поразительное было то, что впоследствии однажды сам неумолимый Командор сказал мне, что считает Вертинского большим поэтом, а дождаться от Командора такой оценки было делом нелегким. — В мемуарах Л. Ю. Брик рассказывается о том, что В. Маяковский любил напевать юмористически переиначенные строки из песенки А. Вертинского «Лиловый негр» (1916). ( Брик Л. Ю. // О Маяковском. С. 347). См. также в записях Ю. Олеши: «Я хочу вспомнить здесь, в этом некрологе ушедшему артисту и, безусловно, поэту, мнение о нем Владимира Маяковского, не оставшееся у меня в памяти в точности, но сводившееся к тому, что он, Маяковский, очень высоко ставит творчество Вертинского» (Олеша 2001. С. 330).
Читать дальшеИнтервал:
Закладка:
