С Смирнов - Год 250

Другой причиной гибели ханьского наследия стал трагический исход восстания "Желтых повязок". Это был не простой крестьянский бунт, а широкое народное движение с продуманной, древней идеологией, возглавляемое монашеской сектой даосов, во многом подобных ранним христианам. В иных условиях такое сходство идеологий могло бы развиться и дальше: руководимые даосами крестьянские общины могли стать центрами кристаллизации нового китайского этноса на послеимперском пепелище. Однако преждевременная вспышка восстания и его разгром вызвали геноцид всех вожаков и идеологов народного движения. Немногие уцелевшие бежали на окраины страны, и пограничное а в сущности заграничное по отношению к коренному Китаю - царство Шу в Сычуани оказалось единственной зоной, где даосы сумели договориться с имперским воеводой Лю Бэем и вместе с ним построили государство нового типа, приемлемое как для бывших имперских подданных, так и для местных "варваров". Тут бы и сложиться китайской Византии! Об этом мечтал фактический создатель, Шу - Чжуга Лян, и действовал он без ошибок.

Но волею исторических судеб даосы в Шу оказались оторваны от своих народных корней, оставшихся в долине Хуанхэ. Население Сычуани было чуждо ханьской традиции, учение даосов было непонятно здешним крестьянам, и эксперимент Чжуга Ляна кончился такой же неудачей, как позднейший эксперимент Сиагрия в Галлии, где последние римляне пытались возродить свою державу среди чужого народа после того, как Рим стал добычей варваров.

Итак, ханьский социум не сумел произвести в момент своей гибели жизнеспособное потомство, поэтому наследниками ханьских земель и дел станут варвары Севера, Запада и Юга, веками притесняемые ханьскими чиновниками и укрощаемые имперскими войсками, но не приобщенные к китайской цивилизации хотя бы так, как иберы и галлы, германцы и даки были приобщены к эллинско-римской цивилизации Средиземноморья. Пожалуй, одни лишь хунны могли бы сказать, что "тень Китая их усыновила". Ведь они основали свою аристократическую державу одновременно с рождением империи Хань и сразу вступили с ней в боевой и культурный контакт. Обе стороны потерпели в трехвековой борьбе немало горьких поражений, одержали немало бесплодных побед, и во втором веке борьба титанов завершилась вмешательством третьей силы: ревнуя к боевой славе хуннов и не испытав прелестей китайского просвещения, монголоязычные сяньби создали свою военно-демократическую орду, которая разгромила государство хуннов, потрясла основы ханьского Китая и вновь распалась на племена, выполнив свою оборонительную задачу.

Уцелевшие хунны бежали в Среднюю Азию и дальше на запад, а народ раздробленного Китая остался лицом к лицу с новыми грозными варварами, которых он уже не способен включить в свою культурную орбиту, поздно! Это было возможно раньше, во времена Гао-цзу или У-ди, но знаменитые императоры думали лишь о военном подчинении хуннов, пренебрегая новым степным народом как будущим наследником культурных традиций единой дальневосточной ойкумены. Таково неизбежное ослепление имперской власти...

Народы Поднебесной дорого заплатят за близорукость своих прежних правителей: четырехвековая эпоха имперского величия сменяется четырехвековым этническим хаосом, который сметет и роскошь имперских столиц, и уверенность земледельца в плодах своего повседневного труда. Прежний китайский этнос "хань" исчезнет в этом хаосе вместе со многими степными народами. Их обломки сольются к началу VII века в новый синтетический этнос "тан", который в полной мере унаследует культуру ханьской ойкумены, но уже не будет ее единственным ведущим представителем. Рядом с ним - в Корее, Японии, Вьетнаме - формируются новые этносы, вступающие на путь создания самобытной государственности именно сейчас, в III веке, на развалинах Ханьской империи, которая была их общей повитухой.

Гибель сасанидской державы - последней представительницы античного образа жизни - произойдет гораздо позже и совсем в иной обстановке, чем гибель империй Рима и Хань. Это будет уже VII век; реликтовый имперский Иран будет окружен молодыми активными этносами, готовыми полностью взять и быстро освоить, переделав на свой лад, все его державное и культурное наследие. Именно так поступят арабы, включив земли Ирана в свой халифат, наподобие того, как македонцы прежде включили эти земли в эллинистическую ойкумену, вырвав их из рук последних Ахеменидов.

Можно сказать, что иранской державе дважды крупно везло: в момент ее гибели она целиком поглощалась новой великой империей. Это, несомненно, влекло за собой меньшие страдания для персидского народа, чем те, на которые обрек подданных Рима и Хань дележ имперских земель между племенами варваров и последующий "этнический хаос" в Европе и в Китае. Однако громадные страдания народов не бывают бесплодными. Великое переселение народов, перевернув в IV-VI веках весь Китай, сохранило здесь главное наследие античности - самобытную китайскую цивилизацию, которая и в средневековом мире оказывается столь же заметна и оригинальна, как в античную эпоху. Тоже произошло на Западе, даже в удвоенном размере: из руин Римской империи выросли две различные средневековые цивилизации - византийская, которая отсчитывает свой возраст с IV века, и западноевропейская, которая впервые заявила о себе в VIII веке. А вот отдельной иранской ойкумены нет, она не оформилась ни в античную эпоху, ни позже, поскольку обе персидские империи - Ахеменидов и Сасанидов - не стали, подобно Риму и Хань, повитухами и кузнецами многочисленных новых варварских этносов.

Гораздо менее понятна нам ситуация на Индийском субконтиненте, но и здесь третий век выглядит как промежуточная эпоха. Могучее царство кушан, долгое время объединявшее весь индийский север, уже распалось, а новая национальная держава гуптов еще только зарождается в извечной колыбели индийской государственности - по среднему течению Ганга. Здесь вновь выходят на передний план древние этносы, проявившие себя еще в эпоху Будды,- удалые воины личчахви, искусные ремесленники и купцы магадхи, которые долгое время скрывались в тени кушанской державы, как персы в тени Парфянского царства. Однако персы и парфяне были сравнительно близкими родичами по языку, различались они лишь возрастом своей государственности да религиозной традицией. Кушаны же были для Индии совсем не ведомым народом, пришельцами с дикого севера, из глубин Средней Азии; индийские наследники просвещенной империи маурьев могли бы смотреть на этих "варваров" с отвращением, как китайцы эпохи Хань смотрели на хуннов.

Да, могли бы, но не делали этого. Напротив, древняя индийская земля приняла воинственных кушан так же просто, как прежде она принимала других пришельцев с севера - индо-ариев, саков, греков. И точно так же земля Индии поглотила новый народ, растворила его среди великого многообразия своих этносов, растворила, не уничтожив, а впитав в себя. Отчего так многократно получалось в Индии, но не получалось в Китае? Видимо, главной причиной этого феномена следует считать огромное разнообразие природных ландшафтов Индийского субконтинента и сравнительную однородность Среднекитайской равнины, резко отличающейся от степей и гор севера и запада. Лесовик или степняк-пришелец в Китае вынужден, будь он трижды непобедимым завоевателем, либо перенять местный земледельческий уклад, утратив при этом свой исконный тип хозяйства с вытекающим из этого тяжелейшим культурным шоком, либо истощить свои силы в бесплодной попытке переделать весь Китай на свой лад. Оттого так трагична была судьба хуннов в Китае. Та же участь ждет в недалеком будущем отважных сянь-би, а в более отдаленной перспективе - тюрок, киданей, чжурчженей, монголов...