Александр Лавров - От Кибирова до Пушкина

В поэме есть и другие фрагменты, размер которых перебивается короткими строчками брахиколона:

Напомню, что заглавие самой поэмы и первой главки также состоит из односложных слов: «Про что — про это?» И наконец, в финале поэмы появляется образ собаки, к которой герой обращается с нежными словами:

Но почему односложный сонет Ходасевича, который был написан весной — в мае 1924 года, неожиданным образом называется «Зимняя буря»? И чем мотивировано здесь временн о е несоответствие?

Примечательно, что непосредственным толчком для создания Ходасевичем пародии мог послужить также один из фотомонтажей А. Родченко к отдельному изданию поэмы «Про это» (1923). В фотомонтаже на фоне зимнего пейзажа запечатлено превращение героя поэмы, т. е. самого Маяковского, в медведя, развернутое в трех пространственных планах: Маяковский стоит на мосту, Маяковский сидит на льдине «на корточках» в почти неприличной позе (ср. у Маяковского: «Как были сидя сняты на корточках» — и в сонете Ходасевича: «Врос пес в лед») и стоящие на льдине уже после превращения два медведя. Этот фотомонтаж Родченко, иллюстрирующий финал первой главы поэмы «Про это», мог послужить для Ходасевича непосредственным визуальным толчком для реализации метафоры: хвост собаки вмерзает в лед (см. публикуемый здесь фотомонтаж Родченко).

Фотомонтаж А. Родченко к поэме Маяковского «Про это».

Итак, в «Зимней буре» Ходасевич, вероятно, пародирует центральную тему поэмы Маяковского: поэт-медведь вламывается в чужой мещанский нэповский быт и неожиданно для себя вмерзает в него, — а в сонете описана комическая ситуация: хвост собаки вмерзает в лед.

И, наконец, последнее. В цитированном выше тексте Маяковского «Стихотворение это — одинаково полезно и для редактора, и для поэтов» я мотивированно пропустил несколько строк, которые здесь восстанавливаю:

Можно представить себе такую сценку.

Утром 6 мая 1924 года, сидя в «Ротонде» за чашкой кофе и вспомнив недавний разговор с Познером о Маяковском, Ходасевич действительно как бы реализовал стихотворную «установку» своего «врага»: оторвал от лежащей перед ним газеты «Звено» (возможно, он принес ее с собой) «узенький клочочек» — чистую полоску верхнего горизонтального поля газеты и, развернув ее вертикально, коротенькими строчками написал на ней (вернее, перебелил сочиненный накануне) свой сонет-пародию. Вероятно, показал его Берберовой. Что было дальше — мы знаем.

Все приведенные примеры говорят о том, что сонет «Зимняя буря» Ходасевича — не стихотворный фокус, не «пустячок», не «шутка» и не «игра в слова», как может показаться на первый взгляд. В этот сонет-пародию Ходасевич вкладывал достаточно «серьезный» смысл. Он пародирует футуристические тексты как таковые, их форму (брахиколоны или «лесенку» Маяковского и Асеева) и семантику. Ходасевич в традиционной форме сонета дал «ответ» — пародию на футуристические «экзерсисы» Маяковского и Асеева (в его терминологии). Он создал квазифутуристический полисемантический текст, положив в его основу «маяковско-асеевские» подтексты, а также стихотворный «рассказ» о мышином хвосте из набоковско-кэрролловской сказки «Аня в стране чудес». И свой «ответ» футуристам Ходасевич усилил, закрепил, дав сонету «пушкинское» название — «Зимняя буря».

Профессор Е. Аничков, большой знаток стихов и друг Вяч. Иванова по Петербургу периода «Башни», писал в вышедшей в 1923 году в Берлине своей книге «Новая русская поэзия»: «Мы ведь уже знаем, что лучшие стихи — учил и Вячеслав Иванов, — стихи на случай. А кончаются они зачастую неожиданными в простоте словами, в которые вложено столько смысла, что, по правде, как их иначе определить, как не символами…» [1105].

И последние вопросы, которые неизбежно возникают при анализе текста: знал ли об этой пародии Ходасевича Маяковский, и знал ли о подтексте сонета Владимир Познер?

Догадался ли Владимир Познер, что сонет Ходасевича, подаренный ему автором и вложенный в домашний альбом, является пародией на автора поэмы «Про это» и других футуристов, сказать сейчас трудно. Когда я встречался с Познером в Париже, я, к сожалению, не расспросил владельца альбома об интерпретации сонета. Но известно другое: Познер, очевидно, не изменил своего отношения к Маяковскому; как указано выше, он продолжал встречаться с ним в конце 1924 года и в другие его приезды в Париж, брал у него интервью, писал о нем в «Панораме…», написал о нем некролог. [1106]

Из письма к Л. Ю. Брик.

И чтобы окончательно убедить или по крайней мере успокоить скептиков, которые со мной не согласятся, я хочу закончить свою статью на веселой ноте — хочу вернуться к одному из эпизодов «Алисы в стране чудес» (в переводе Сирина-Набокова — «Ани в стране чудес»). Приведу финал «рассказа» о мышином хвосте:

— Вы не слушаете, — грозно сказала Мышь, взглянув на Аню. — О чем вы сейчас думаете?

— Простите, — кротко пролепетала Аня, — вы, кажется, дошли до пятого погиба?

— Ничего подобного, никто не погиб! — не на шутку рассердилась Мышь. — Никто. Вот вы теперь меня спутали.

— Ах, дайте я распутаю… Где узел? — воскликнула услужливо Аня, глядя на хвостМыши.

— Ничего вам не дам, — сказала та и, встав, стала уходить. — Вы меня оскорбляете тем, что говорите такую чушь! [1107]

Прошу отнестись к моему прочтению сонета Ходасевича «Зимняя буря» спокойно и не считать предложенную гипотезу «чушью». Я тоже пытался «распутать узел» и «хвост» Мыши, вернее собаки, и понять, где «собака зарыта». Удалось ли мне найти ключ к этому сонету — не мне судить. Здесь вспоминаются слова Маяковского (один из героев моего исследования его любил, а другой ненавидел) из его сатиры, адресованной К. Чуковскому (1920):