Александр Лавров - От Кибирова до Пушкина

Оригинал письма хранится в частном архиве А. М. Григоровича, которому мы приносим благодарность за содействие в работе и разрешение на публикацию. Благодарим также Геннадия Обатнина за консультации при расшифровке текста и его комментировании.

Суббота.

Я знаю, что я делаю страшное свинство но тем, что не пишу тебе, но это только в действии, а мысленно я постоянно с тобой и с самых даже первых дней собираюсь тебе писать. Это настоящая болезненная черта, что мне так трудно написатьписьмо; сколько раз я тебе так мысленно писала за это время и не привела в исполнение. Правда, это отчасти я себе объясняю тем, что за все это время я откровенно очень плохо себя чувствую и до последних дней была так занята, что не могла урвать минуту книгу открыть для себя, и даже придется отказаться заниматься с Лидией [432].

Все первые дни я простудилась и была больна, даже не попала в кружок. Зато я была в «Свободн<���ой> Эстетике» [433], где читали Брюсов, С. Соловьев и по просьбе устроителей exprompt’ом Вячеслав прочел 4 стихот<���ворения>, которые имели успех. После этого мы ужинали довольно интересно там же с Балтрушайтис<���ом>, с одним художником, с С. Соловьевым, актером и знаменитым пианистом Игуменовым [434]. Задержались мы в Москве до субботы 7-го февр<���аля> [435], так как Вячеслав прочитал им написанную срочную статью, <���о>чень важную о Белом и народничестве [436]. В день перед отъездом мы поехали в Лефортово. Вышло целое интересное путешествие ночью по снежным дорогам пригорода, где мы мучались и блуждали, пока не попали в настоящий военный город с массой военных зданий [437]. В коридоре 3 кадет<���ского> корпуса мы встретили Ев<���гения> Ив<���ановича> [438], который сразу узнал Вячеслава, очень обрадовался и обнял его. Это очень добрый старик с добрыми, ласковыми глазами. Там были его жена, Лиля и Коля,уже кончающий Пет<���ербургское> училище юнкерское. Елена все еще в Стародубе [439]. Мы провели очень милый и любопытный вечер среди молодых юнкеров и других военных. Теперь В<���ячеслав> встает ранее 1 часа, работает, сколько может, чтобы скорей выпустить книги [440]. А. Р. [441]уедет через 4 дня в Германию. В Воскресенье мы сделали очень веселую поездку — Лидия <���нрзб.> и я — в Юки [442]. Теперь жду скорей занятье (так! — А. К.)для Тамамшевых [443]кот<���орые> придут завтра. К несчастью, чувствую себя усталой и «ноют кости» как у старухи.

Страшно больно, что наше поведение имеет такой вид, будто мы тебя забрасываем, но ты знаешь, что это только видимость, основывающаяся на том, что собрались на башне такие несчастные в отношении писем люди, как мы трое. Деньги — 100 рублей — Маруся выслала, — необходимо, чтобы ты прислал Вячеславу подробн<���ый> отчет об этих суммах [444]. Меня очень мучает в твоих письмах то, что у тебя настроение нисколько не меняется и остается все так же подавленным [445]. Мне кажется, что во все минуты такого сильного опущения настроения должна быть необходима, чтобы спастись, одна какая-нибудь светлая крепкая точка, которая всегда поднимает и за которую можно захватиться (так! — А. К.)всегда и всегда в тяжелую минуту. Мне кажется, что жизньтолько возможна, только если при постоянном падении — постоянное поднятие, постоянный новый электризующий и движущий вперед ток. Что жизнь может только быть как поднимающаяся вверх дорога [446]или как «montagnes russes» [447]: то вверх, то вниз, но всегда с каким-то толчком вперед, иначе болото,а сила та, про которую я говорю, она должна быть внутри насили быть разбужена в нас (ибо она всегда ещев сонном виде) чем-то внешним, святым и высоким, на что мы упираемся. Я вот что скажу тебе про себя, я имею такое святое и высокое, на что я могу упереться, но то, что составляет мой недостаток (или мой грех), я не допускаю часто эту [448]силу войти в себя, как бы не допускаю ее разбудить себя, окружаю изоляторами. Дорогой Сережа, я совершенно случайно написала тебе все это, внезапно, но мне очень хотелось бы знать, кажется ли тебе это понятным и имеющим смысл. Скажу тебе теперь, что был<���о> в Москве. В общем, вышла очень интересная поездка — как для Вячеслава, так и для меня. Потому что В<���ячеслав> переговорил много с близкими идейно людьми, вроде Бердяева, Булгакова, Эрна. С Берд<���яевым> в особенности он был очень рад встретиться. В Петерб<���урге> он дружен со многими, но никого нет почти идейно близкого ему. Я очень подружилась с семьей Эрна и с ним самим. Мы с ними несколько раз видались и говорили. Он живет в маленьком домике на окраине Москвы [449], в огромном дворе, у Девичьего монастыря и Москвы-реки, по которой мы катались с его [450]сестрой и ее подругой, живущими у него. С этими девушками (курсистками) я очень сдружилась. Впрочем, первое впечатление от Москвы было очень тяжелое вследствие страшного истеричного настроения некоторых ее элементов. Ты, верно, читал из газет о скандале в Лит<���ературном> Художест<���венном> Кружке. Газеты врали так, как я раньше не могла себе представить это возможным [451](в «Речи» [452], впрочем, длинная одна заметка сравнительно верна). Но, в общем, публика этого кружка по общему отзыву позорная, а оппоненты — страшно нервные и раздраженные, не оппонируя ни словом на реферат В<���ячеслава> (кроме 2 исключений), напали на декадентов вообще и референта в том числе, а большинство из них, придравшись к тому, что у В<���ячеслава> упомянуто о народничестве Белого, напали страшно резко и лживо на Белого. Вячеслав сказал в начале несколько спокойных слов о том, что если публика аплодирует на нападения резкие на референта, а не на реферат, то это значит недоверие и он должен уйти,а когда публика стала ему сильно аплодировать за это — спокойно стал продолжать им говорить.

Вячеслав ходит по комнате и проговаривает: «воспоминания тяжелой чередой встают передо мною» [453]. Это относится к стенке библиотеки, к которой прикреплены белые записки со всеми его срочными делами, в том числе, horribili dictu (?) [454]: 2 речи о Гоголе и лекция [455]. Напишу скоро подробнее. Крепко целую и обнимаю.

Знаменитое дело московского кружка антропософов, ставшее причиной многочисленных арестов среди друзей Андрея Белого в мае 1931 года, неоднократно привлекало внимание ученых. Исследователи разыскали и опубликовали материалы следственного дела, заявления Андрея Белого в Коллегию ОГПУ, письма и другие документы, что позволило восстановить подробности этого тяжелого периода в жизни писателя [457].