Александр Чанцев - Литература 2.0

Печальные подтверждения того факта, что не только фигура Ивана Грозного, но и сама опричнина вызывают симпатии определенной части российского общества, стали дискуссии по поводу выхода фильма «Царь» П. Лунгина. Кроме того, режиссер передает свои впечатления по схожему поводу: «Когда по телевидению шел проект „Имя Россия“, я посмотрел программу, в которой обсуждали Ивана Грозного. В студии сидела масса известных людей — политиков, бизнесменов, художников. Глазунов там был. И меня поразило, до какой степени большинство присутствующих восхваляли деятельность царя. Их любовь была с опричниками, с палачами» (Павловский посад. Интерью П. Лунгина // Rolling Stone. 2009. Октябрь. С. 61). О причинах актуализации образа Ивана Грозного (прежде всего для легимизации государственной политики насилия) при Сталине см.: Платт К. М. Ф. Репродукция травмы: сценарии русской национальной истории в 1930-е годы // НЛО. 2008. № 90. В скобках замечу, что если сталинская эпоха сейчас становится объектом утопических мечтаний некоторых людей, то во времена Сталина само понятие утопии (как, разумеется, и антиутопии) находилось под запретом. Как метко отметил славист Г. Гюнтер, «В сталинской России не было ни утопии, ни реальности» (цит. по: Чаликова В. Предисловие // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. С. 4).

Впрочем, сам герой вынужден описать срыв операции по нейтрализации некоего эпического сказителя, который исполняет былины с непристойными нападками на царицу и при этом пользуется громадной популярностью.

Историк Т. Кондратьева, в подтверждение своей идеи о «нелинейном» протекании исторического времени и сочетании в одну эпоху традиций из различных исторических времен, приводит примеры существования средневековых практик в советское время — система, аналогичная «кормлениям», архаическая лексика в погромных кампаниях («крамола», «приспешник», «двурушник» и др.) и т. д. ( Кондратьева Т. Современное государство как власть по «Домострою»? // НЛО. 2006. № 81). Комяга у Сорокина, кстати говоря, очень высоко ценит оказанную ему символическую честь — завтрак с царевной, обед с главным опричником и близость к нему за столом…

Темы пустоты и безвременья присутствуют и в опубликованной уже после «Дня опричника» повести Сорокина «Метель» (М.: ACT; Астрель; Харвест. 2010), о чем сам писатель сказал в интервью: «Я думаю, что безвременье — это 88 % нашей жизни. Это время, когда метафизический русский медведь спит в своей берлоге» ( Сорокин В. «Государство наше — это вечная снежная буря, с которой населению приходится бороться» // The New Times. № 12. 2010. 5 апреля).

Франк С. Крушение кумиров // Франк С. Указ. соч. С. 166.

Больше всего аллюзий, кажется, на «Мастера и Маргариту» М. Булгакова: герои гуляют по городу, как булгаковские любовники, Крылова преследует толстяк-соглядатай, похожий на Бегемота в его «человеческом» воплощении, Крылов безуспешно разыскивает его по всему городу, как Иван Боланда со свитой и т. д.

В книге Славниковой герои сплавляются по устью реки Чусовой, что создает перекличу с творчеством Иванова: локус реки и мотив плавания по ней присутствуют в его романах «Золото бунта» и «Географ глобус пропил», а история окружающих реку городов и деревень стала темой его краеведческой книги «Message: Чусовая» (СПб.: Азбука-классика, 2007).

Впрочем, это напоминает еще и профанированный вариант распространенной в последнее десятилетие российской церковной практики — перемещения особо почитаемых святых мощей из одного храма в другой.

Сохранение в обществе будущего советских реалий, ужасных и ностальгических одновременно, — деталь не новая. Так, в «Маскавской Мекке» А. Волоса (М.: ZebraE/Эксмо; Деконт+, 2003) от России отделен так называемый Гумунистический Край. Кроме того, в этом романе, который можно рассматривать как одну из первых антиутопий Новейшего времени, реализуется страх перед «восточными соседями»: Москва стала преимущественно мусульманским городом. Страхи, которые в романе Волоса высказаны сдержанно и с оговорками, доведены до крайности в романе Е. Чудиновой «Мечеть Парижской богоматери» (М.: Яуза; Эксмо; Лента-плюс, 2005; подробнее об этой книге см., например: Чернорицкая О. Проклятие высоких идей // http://zhurnal.lib.ru/c/chernorickaja_o_l/ctud.shtml). Впрочем, тема эта впервые возникла отнюдь не в наши дни — в антиутопии «1985» Э. Бёрджеса (1978) арабы фактически подчинили своему влиянию Англию, в центре Лондона возводятся мечети, выходят газеты на арабском и т. д.

В романе Проханова также заявлена и обыгрывается в свойственной ему макабрическо-памфлетной манере тема двойников правителей — вместо президента на экстренной пресс-конференции по поводу введения в стране чрезвычайного положения, организованной «патриотическими» силами, утратившими веру в действующего президента, выступает маньяк-педофил, внешне неотличимый от президента Парфирия.

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. С. Н. Зенкина. М.: Добросвет, 2000. С. 289.

Анализ темы смерти у Славниковой на примере рассказа «Басилевс» (герой которого, как и Тамара, имеет дело с мертвым — он таксидермист) см.: Беляков С. Цветок зла // Новый мир. 2007. № 4.

Парадоксальным образом идея Тамары устроить из специально оборудованного и модернизированного похоронного комплекса своего рода «досугово-развлекательный центр», а из похорон соответственно шоу перекликается с идеей Ж. Жене о «Театре на кладбище»: «В современных городах единственным местом, где может быть построен театр, является кладбище, но, к сожалению, оно находится на периферии. Выбор места должен быть одинаков и для театра, и для кладбища. Однако архитектура театра не может смириться с глупыми сооружениями, в которых люди до сих пор хоронят покойников» ( Жене Ж. Это странное слово о… / Пер. с фр. Е. Бахтиной, О. Абрамович // Театр Жана Жене / Сост. В. Максимова. СПб.: Гиперион; Гуманитарная Академия, 2001. С. 438. См. также с. 439–442). Есть — при всех очевидных сатирических коннотациях идеи Тамары в романе Славниковой — соответствия и с воззрениями Н. Федорова: «Для спасения кладбищ нужен переворот радикальный, нужно центр тяжести общества перенести на кладбища, т. е. кладбища сделать местом собрания и безвозмездного попечения той части города или вообще местности, которая на нем хоронит своих умерших». Хотя очевидно, что в данном случае Федоров апеллирует к средневековой традиции, когда кладбище располагалось в центре поселения, но не на его периферии, а идею Тамары он бы осудил: «Промышленная цивилизация, если она верна себе и последовательна, может ценить прошедшее лишь в смысле утилизации и эксплуатации его настоящим. Она готова не только не воздвигать памятников умершим, а даже утилизировать самих умерших для прихотей и выгод живущих» ( Федоров Н. Философия общего дела. М.: Эксмо, 2008. С. 68–69, 697).