Александр Чанцев - Литература 2.0

Беньямин В. Происхождение немецкой барочной драмы / Пер. с нем. С. Ромашко. М.: Аграф, 2002. С. 7.

Платт К. Преданность многоточию / /НЛО. 2006. № 79. Платт указывает книгу, ставшую источником этой мысли: La Capra Dominick. Writing History, Writing Trauma. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2001.

Как утверждает Д. Бавильский в своей рецензии на книгу в интернет-газете «Взгляд» от 8 декабря 2006 года (http://www.vz.ru/columns/2006/12/8/59215.html), слова «быть никем» были рабочим названием книги.

Молитва «Кол Нидре» (буквально «все обеты») произносится раз в году в начале вечерней литургии в синагоге — на праздник Иом-Киппур (Судный День). Молитва написана во множественном числе от первого лица («мы»). Во время праздничной службы кантор трижды провозглашает вступление (приписываемое рабби Меиру бен Баруху из Ротенбурга), согласно которому «с согласия Всевышнего и с согласия общины, именем небесного и земного суда» преступившим Закон разрешается молиться вместе со всеми (Электронная еврейская энциклопедия: http://www.eleven.co.il/article/12167).

Ситуация, когда спасенный католиками от фашистов еврей сам выбирает для себя католичество, реализована в повести «Дети Ноя» Э.-Э. Шмитта (см.: Шмитт Э.-Э. Секта эгоистов. СПб.: Азбука-классика, 2005) — правда, для перехода в католичество у ее персонажа все же не хватило решимости.

Очевидно, что Улицкой давно близка тема веротерпимости и, скажем так, транспарентности религий: в ее ранней повести «Веселые похороны» после смерти Алика (который был наречен Абрамом, но предпочитал называться Аликом) священник и раввин поют вместе.

Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс / Пер. с исп. А. Гелескула. М.: ACT; Ермак, 2005. С. 69.

«Ни христианство, ни иудаизм, ни ислам не дают выхода: все они слишком правы, чтобы признать страдания другого. Авраамические религии непримиримы. <���…> Не важно, во что ты веришь, важно, как ты себя ведешь» ( Улицкая Л. «Более актуальной темы сейчас я не вижу»: Интервью газете «Взгляд» от 6 ноября 2006 года [www.vz.ru/culture/2006/11/6/55866.html]).

Это «сходит» с рук Даниэлю не столько из-за личной благосклонности Папы Римского, сколько из-за очевидных качеств его духовной личности и, что немаловажно, личности реципиента его речей: «Святости ничего нельзя противопоставить, ибо ее возобновляемый источник действия пребывает за границами общественного разума и его институтов. Святость — асоциальный феномен, всегда замкнут на себе и не может повлиять ни на что, от чего отторгнут и с чем не должен никогда смешиваться» (Сакральное в современном обществе: беседа В. Подороги и Ж.-Л. Нанси // Пушкин. 2009. № 3. С. 89–90).

Соглашение между Ватиканом и Израилем, сделавшее возможным установление дипломатических отношений, было подписано в Иерусалиме в 1993 году.

В рецензиях на фильм и многочисленных дискуссиях в Интернете обсуждалось, как корректнее называть отца Анатолия — старцем или юродивым. Принимая во внимание то, что «Остров» все же мирской фильм, а не экранизация канонических писаний, я предпочел бы избежать строгой дефиниции героя Лунгина (как и героя Улицкой).

Кроме того, отец Анатолий весьма напоминает одного из героев «Современного патерика» М. Кучерской, что, разумеется, говорит не только об архетипичности этих образов, но и об их востребованности в современном обществе: «Люди думали: „Сейчас мы увидим великого старца, и он нам все объяснит“. А отец Николай говорил им: „Зачем вы приехали? Я вам все равно ничего не скажу“. Он был старенький. Только руки у него были сильные, он бил ими по лбу всех глупых и непослушных» ( Кучерская М. Современный патерик. М.: Время, 2005. С. 63).

Кокто Ж. Орфей // Кокто Ж. Тяжесть бытия / Пер. с фр. Е. Баевской. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 415.

Опубликовано в: Новый мир. 2008. № 6.

Александра Ленель-Лавастин. Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран / Пер. с фр. Е. Островской. М.: Прогресс-Традиция, 2007. 528 с.

Кроме того, можно вспомнить еще одного выходца из Бухареста — поэта Герасима Луку, известного широкой публике прежде всего тем, что в 1994 году, в возрасте 70 лет, он утопился в Сене, оставив записку: «Я не хочу жить в мире, где больше нет поэзии».

См., например: Лихачев В. Космос против истории: Мирна Элиаде и «еврейский вопрос» // Еврейское слово. 2004. № 4 (177) (http://www.e-slovo.ru/177/10pol1.htm).

О принимающем иногда неадекватные формы недавнем всплеске интереса к фашистской молодости Чорана свидетельствует и М. Кундера: «Наступает время великого сведения счетов с прошлым, и фашистские высказывания молодого Сиорана тех времен, когда он жил в Румынии, внезапно приобретают актуальность. Он умирает в 1995 году, в возрасте восьмидесяти четырёх лет. Я открываю крупную парижскую газету: на двух страницах серия статей-некрологов. Ни единого слова о его творчестве; именно его румынская юность обескураживала, очаровывала, возмущала, вдохновляла этих надгробных писарей. Они облачили труп большого французского писателя в румынский фольклорный костюм и заставили из гроба поднять руку в фашстском приветствии» ( Кундера М. Занавес / Пер. с фр. А. Смирновой. СПб.: Азбука-классика, 2010. С. 16–197). В качестве примера наиболее полемичной «античорановоской» работы см.: Petreu М. An Infamous Past: Е. М. Cioran and the Rise of Fascism in Romania (1999, английский перевод — Chicago: Ivan R. Dee, 2005).

По поводу недавних требований пересмотреть роль Хайдеггера в связи с его увлечением фашизмом см. не парадоксальную апологию Бодрийяра, но его инвективы по поводу некоторых феноменов современности в связи с этими «обвинительными процессами»: «Хайдеггера обвиняют в том, что он был нацистом. Впрочем, какая разница, обвиняют его или пытаются оправдать: все люди, как с той, так и с этой стороны, попадают в одну и ту же ловушку низменной и вялой мысли, в которой нет ни гордости за свои собственные рекомендации, ни энергии, чтобы их преодолеть, и которая растрачивает то, что у нее еще осталось, в тяжбах, претензиях, оправданиях, исторических проверках. Самозащита философии, поглядывающей на двусмысленность своих мэтров (даже топчущихся на одном месте великих мыслителей), самозащита всего общества, обреченного, за неимением возможности породить другую историю, муссировать историю предшествующую, чтобы доказать свое существование и даже свои преступления. Но что это за доказательства? Именно потому, что сегодня мы более не существуем ни политически, ни исторически (и в этом суть нашей проблемы), мы хотим доказать, что мы умерли между 1940 и 1945 годами, в Освенциме или Хиросиме: ведь это, по крайней мере, достойная история. <���…> Поскольку философия сегодня исчезла (в этом и состоит ее проблема: как существовать в исчезнувшем состоянии?), она должна доказать, что была окончательно скомпрометирована, как, например, в случае с Хайдеггером, или же была лишена голоса, как это произошло в Освенциме. <���…> Жертва и палач меняются местами, происходит преломление и распад ответственности — таковы добродетели нашего чудесного интерфейса. У нас нет больше сил на забвение, наша амнезия — это амнезия изображений. Кто же объявит амнистию, если виноваты все? <���…> Опасна не ностальгия по фашизму; действительно опасным, хотя и смехотворным, является это патологическое возрождение прошлого, в котором все, как ниспровергатели, так и защитники факта существования газовых камер, как хулители, так и апологеты Хайдеггера, становятся одновременно дейсвующими лицами и почти сообщниками; опасна эта коллективная галлюцинация, которая переносит всё отсутствующее воображение нашей эпохи, всякий смысл насилия из столь призрачной на сегодняший день реальности на другую эпоху, провоцируя при этом некое принуждение заново пережить ее и вызывая глубокое чувство вины, порожденное нашим неучастием в ней» ( Бодрийяр Ж. Прозрачность зла / Пер. с фр. Л. Любарской и Е. Марковской. М.: Добросвет; КДУ, 2006. С. 133–135, 137–138).