Михаил Безродный - Россия и Запад

А именно такое отношение к Зощенко и Ахматовой — как к мученикам и жертвам — установилось на Западе, когда было обнародовано Постановление от 14 августа. Редактор журнала «Horizon» Коннолли в октябрьском номере поместил перевод августовских директивных документов и отчетов советской печати, пригласив читателей подумать, что было бы, если бы с подобным постановлением выступило британское правительство и на месте Зощенко и Ахматовой оказались английские писатели и поэты (в случае Ахматовой в качестве гипотетической параллели Коннолли предлагал принять лучшую английскую поэтессу Эдит Ситуэлл и Вирджинию Вульф). Он писал:

Что означает этот вердикт в западных условиях? Это как если были бы приостановлены журналы «Horizon» и «New Writing» <���…>; один запрещен, в другом поставлен новый редактор, писатели, в них печатавшиеся, обруганы (вкупе со всеми теми, кто раньше о них осмеливался писать благожелательно), изъяты из литературы и обречены на голодную смерть. Кампания, затронув Пастернака-Элиота, подвергает разносу и его; Спендер-Тихонов смещен со своего поста <���…> Отношение русских изобличает полное игнорирование того, чем является искусство и за что его любят люди, и нам надо внимательно следить, во что это выльется [1280].

В то время как внешнеполитическая действительность требовала повышения эффективности советской пропаганды за рубежом [1281], оказалось, что Постановление 14 августа шокировало даже самые доброжелательные по отношению к СССР круги. Заместитель начальника Совинформбюро Б. Н. Пономарев с тревогой писал Жданову 21 сентября о враждебных комментариях, которыми мировая пресса в один голос встретила новые решения ЦК по идеологическим вопросам [1282]. Во Франции, где к лету 1946 года сложилась особенно благоприятная для Кремля обстановка и где на июньских парламентских выборах Коммунистическая партия получила второе место и вошла в правительство, реакция на Постановление о ленинградских журналах поражала единодушной враждебностью. Отвечая «советскому гражданину», выступившему в парижской газете «Русские новости» с обоснованием последних решений ЦК ВКП(б) по культуре [1283], Н. А. Бердяев заявлял:

История с Ахматовой и Зощенко со всеми последствиями для союза писателей означает запрещение лирической поэзии и сатирически-юмористической литературы [1284].

3 октября представитель Совинформбюро в Париже Б. Михайлов сообщал своему начальнику в Москве С. А. Лозинскому:

Сейчас кампания разрослась. <���…> Выступили по этому вопросу 35 газет в Париже и 16 газет в провинции. <���…> В литературном приложении к «Фигаро» прямо утверждалось, что решение ЦК о литературе это «политическая подготовка к войне». <���…> Очень часто писатели, включая Арагона, и интеллигенты — члены французской компартии не понимают, зачем потребовалось вмешательство ЦК, да еще в «такой грубой форме». <���…> «Юманите» не обмолвилось ни словом по этому вопросу. На мою просьбу выступить в печати Арагон ответил с усмешечкой: «Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела» [1285].

В борьбу против искажений зарубежными комментаторами истин, декретируемых Кремлем, бросился только что назначенный генеральным секретарем Союза писателей А. А. Фадеев. В начале ноября он выступил в Праге с докладом «О путях развития советской литературы», разъясняющим культурную политику советского правительства. Выбор места для такого разъяснения не случаен. В планах кремлевского руководства в 1945–1946 годах Чехословакия являлась экспериментальным полем для выработки мирного пути к социализму, без классовой конфронтации и диктатуры пролетариата, образцом для других восточноевропейских государств [1286]. Отчет о докладе Фадеева был помещен в «Литературной газете».

Заграничная печать, в особенности в Праге, — заявил далее А. Фадеев, — уделяет очень много внимания критике таких писателей, как Зощенко и Ахматова. Я должен сказать, что таких, как Зощенко, за последнее время много развелось на задворках западно-европейской буржуазной литературы. Все они потеряли веру в человека и рисуют его гадким и отвратительным. <���…>

Что касается Ахматовой, — сказал А. Фадеев, — то мы не хотим, чтобы наш народ, в частности наша молодежь питалась пессимистическими, упадочническими произведениями [1287].

Доводы советских литературных чиновников слабо доходили до сознания европейской аудитории. Позднее, в мае 1947 года, А. А. Фадеев сокрушенно признавался:

Мы совместно с Информбюро позорно не сумели дать отпор в заграничной прессе той клеветнической кампании, которая поднялась вокруг постановления ЦК от 14 августа 1946 года [1288].

Между тем в «Литературной газете» появилась заметка, в совершенно ином свете показывавшая, как воспринимается советская литература за рубежом. Приводим эту заметку целиком:

10 декабря состоится очередное присуждение нобелевской премии.

Среди либеральных кругов шведской интеллигенции, в том числе среди писателей, не раз поднимался вопрос о том, что нобелевская премия никогда не присуждалась представителям советской науки и литературы.

В области литературы за последние годы неоднократно выдвигалась кандидатура М. Шолохова, писателя, которого хорошо знают и любят в Швеции.

Выражая мнение радикальных кругов Швеции, известный шведский поэт и публицист Эрик Бломберг в этом году вновь выдвигает кандидатуру М. Шолохова и выступает в «Ню Даг» с серией статей, посвященных творчеству Шолохова.

М. Шолохов, «как никто другой, достоин нобелевской премии, которая должна присуждаться как за художественные качества, так и за идейность», — пишет Э. Бломберг [1289].

Поскольку прежде к Нобелевским премиям советская печать ни интереса, ни пиетета не проявляла, заметку можно считать явлением экстраординарным [1290]. Ее несколько раз упоминали в научной литературе (о Пастернаке и о Шолохове), но никаких попыток проанализировать ее сделано не было. Между тем при всеобъемлющем контроле над прессой, строгость которого была усилена после Постановления 14 августа, ни одна строка в тот момент не могла появиться в порядке чистой информации, без специального пропагандного и политического умысла.

Статья вышла почти за месяц до оглашения в Стокгольме имени нового лауреата (оно было намечено на 14 ноября). Кто ее автор — мы не знаем, но ясно, что поступила эта информация в редакцию по каналам МИДа или ВОКСа, и, следовательно, сведения должны были исходить от людей, имевших представление о процедуре и графике рассмотрения кандидатов на Нобелевскую премию по литературе, а может быть, даже и о дискуссиях, происходивших в кулуарах Академии.

Наиболее странным в этой анонимной заметке выглядит утверждение, что кандидатура М. А. Шолохова «неоднократно» выдвигалась на Нобелевскую премию. Как явствует из опубликованных архивных материалов, к моменту появления заметки номинация Шолохова в Шведскую академию не поступала ни разу.