Владимир Рыблов - Туркменская трагедия

Ой ли?! Вот какие песни пел Ниязов, будучи первым секретарем республиканского ЦК. Он, как всегда, лицемерил. Прекрасно зная отношение туркменской интеллигенции к двуязычию, Ниязов лицемерил и в этом вопросе. Из донесений КГБ ему, первому лицу в республике, было известно, что 21 апреля 1988 года в столичном ресторане “Копетдаг” состоялась памятная встреча представителей туркменской интеллигенции, где впервые за годы советской власти открыто прозвучали “крамольные” слова: “независимость”, “государственный язык”, “самостоятельность”, “национальная кадровая политика”... Инициаторов этого собрания, по приказу Ниязова, не замедлил вызвать на ковер тогдашний секретарь ЦК по идеологии Худайберды Дурдыев, тоже страдающий славословием. Он часами буквально допрашивал “крамольников” — известных писателей, художников, музыкантов. Иногда сюда, будто невзначай, заглядывал сам Ниязов. Чего только не услышали они из секретарских уст, начиная от дешевых посул, вплоть до прямых угроз, оказавшимися не пустыми.

В ответ на концепцию о двуязычии, которую высказал Ниязов с трибуны I-го съезда народных депутатов СССР, в Туркменистане в сентябре того же года было объявлено о создании общества “Агзыбирлик” (“Единство”), провозгласившее идеи демократии и гласности, взявшее на себя задачи содействовать перестройке. Наряду с признанием туркменского языка как государственного, оппозиция предлагала добиться подлинной независимости республики, неукоснительного выполнения гарантированных Конституцией прав человека, не допустить возврата общества к тоталитаризму, осмыслить историю туркменского народа, открыть ему глаза на колониалистскую политику российского царизма в Средней Азии, изобличив конъюнктурную концепцию о добровольном вхождении Туркменистана в Россию.

Подобные мысли высказывались в ту пору и на страницах республиканских газет “Совет Туркменистаны”, “Туркменская искра”, “Эдебият ве Сунгат”, “Яш коммунист”, “Комсомолец Туркменистана”, “Суббота” (последние три издания распоряжением президента впоследствии были закрыты).

Ниязов, как всегда, поддерживавший официальную линию, в требованиях оппозиции явно увидел опасность прежде всего своей личной власти и, скрепя сердце, пошел на то, что не признав “Агзыбирлик” де-юре, все же признал его де-факто, отдав оппозиционную организацию под контроль Президиума академии наук.

В ноябре 1989 года в интервью газете “Правда”, пытаясь успокоить общественное мнение, Ниязов сообщил, что проект Закона о языке вынесен на сессию Верховного Совета республики. После этого прошла еще одна сессия, но Закон так всенародно и не обсуждался. Ниязов вовсе не был приверженцем двуязычия и абсолютно не пекся о русском языке, на котором постоянно общалась почти треть населения, не говоря уж о том, что многие туркмены своим вторым родным языком считали русский. И не это его волновало. Он выжидал. Участвуя в заседаниях Политбюро ЦК КПСС, получая из Москвы директивы, он знал о настроениях, царивших в Центре, среди партийных и государственных чиновников, конечно, не одобрявших демократических выступлений на местах. И Ниязов из кожи лез вон, чтобы угодить Центру, политике его большинства, благодаря которому он в республике стоял у кормила власти.

Все же его иногда обуревали сомнения. А вдруг волна либерализации схлынет, пойдет на убыль, победят противники Горбачева, и тогда прощай секретарство, членство в Политбюро. Лучше уж переждать и держать нос по ветру: вертись, как флюгер, во все стороны. Боялся продешевить и в другом случае: а если победят демократы? Их он в душе не переносил. Консерваторы были ему ближе по духу: все привычное, проторенное, ничего нового придумывать не надо и голову всякой всячиной забивать. Будь на то его воля, он ничего менять не стал бы: чем плох этот режим, давший ему неограниченную власть. В том он убедился еще раз во время январских выборов 1990 года. На последней сессии Верховного Совета ТССР в декабре предыдущего года он откровенно признался, что для него демократия — это лишь игра, и еще не названный даже кандидатом в депутаты, заявил, что непременно будет “избран” депутатом, а затем и председателем Верховного Совета республики.

И стал. Поэтому его вполне устраивала и эта система. А дай волю демократам, расплоди другие партии, устрой говорильню, кто знает, возвысился бы на такую высоту?

Однако рассудил: овчинка выделки стоит. И он сам взвалил на себя тяжелую ношу — опеку над оппозицией. Но радел по-своему, по-ниязовски, рассудив, что быка следует бить по рогам — все тело затрепещет. Для острастки решил начать борьбу с организаторами демократического движения, чтобы остальным неповадно было.

Выступая перед учеными в конференц-зале Академии наук, Ниязов публично пригрозил поэту Ширали Нурмурадову, что упрячет его за решетку, если тот не перестанет писать острую антиниязовскую сатиру, которая на видеопленке и в магнитофонной записи разошлась по всей республике, и народ, где тайком, а то и в открытую слушал поэтические изобличения авторитарного режима, двуличной политики республиканского руководства. Удивительно, что никто из присутствующих не возвысил голос в защиту поэта, не осудил диктаторские замашки Ниязова. И молчаливое одобрение научной интеллигенции подвигло Ниязова впервые за все годы своего правления сдержать слово: в сентябре 1990 года Ш. Нурмурадова арестовали по состряпанному “уголовному” делу, осудили сроком на семь лет тюремного заключения.

Спустя полтора года поэт, к счастью, вышел на свободу — шитое белыми нитками “уголовное” дело, как и следовало ожидать, рассыпалось — но домой не вернулся. Ш. Нурмурадова, освобожденного с помощью международных правозащитных организаций, было бы уготовано на родине самое худшее, не эмигрируй он вовремя в Швецию. Вполне вероятно, что поэта здесь ожидала горестная участь загадочно погибших соратников по “Агзыбирлику”, тех, кому неприкрыто угрожали в кабинетах ЦК Компартии Туркменистана. С четвертого этажа без свидетелей выбросили талантливого писателя Акмурата Широва, резко критиковавшего политику местных властей. В тот трагический момент рядом с беспомощным человеком почему-то оказался гнусный тип, постаравшийся затянуть время с вызовом “скорой помощи”, пока жертва не издала последний вздох в страшных муках. Следом какая-то неизвестная автомашина убивает насмерть блестящего поэта Бапба Геокленова, “дерзкого вольнодумца” и “смутьяна”, посягнувшего в своих едких стихах на “авторитет” Ниязова.

Солнце ладонью не заслонишь. Передовые представители творческой интеллигенции, охваченные идеями перестройки, поверившие в провозглашенные лозунги о демократии, не могли смириться с тем, что руководство республики, голосуя на словах за последовательную линию демократизации общества, на самом же деле, стремясь нажить политические дивиденды, манипулировало общественным мнением. В этом отношении весьма показательным был очередной и последний, в буквальном смысле этого слова, съезд писателей Туркменистана, состоявшийся в феврале 1991 года.