Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 2

Для естествознания существуют одни только научные наблюдения. Чтобы не слишком расширять свою область, теоретическое естествознание может приписать существование, скажем, тем основным результатам критического наблюдения, которые мы, по надежному обычаю повседневной жизни, обозначаем, как ясные понятия, как прочные опыты, как найденные законы и найденные предметы. Каждая частная теория может, сужая свою область, исходить из того, например, что эфир существует, или что существуют атомы, или ньютонова сила, или неуничтожимые, соединенные меж собой неизменными геометрическими связями массы, и т. п. Но для общей теоретической физики не существует ни атомов, ни энергии, ни какого-нибудь иного аналогичного понятия; для нее существуют лишь непосредственно выводимые из групп наблюдения опыты. Поэтому я считаю особенно ценным в энергетике то, что она в состоянии несравненно более, чем старые теории, приспособляться непосредственно к опытам, и вижу в попытках приписать энергии субстанциальное существование значительное отклонение от первоначальной ясности воззрений Роберта Майера. Не существует ничего абсолютного, нашему познанию доступны лишь отношения. Ведь всегда, когда дух пытливости начинает искать отдыха на ложе лени какого-нибудь абсолюта, он погибает. Приятно, может быть, помечтать, что в атомах найдет себе успокоение наше непрерывное вопрошание, но ведь это только мечта! Такой же мечтой и иллюзией было бы, если бы захотели увидеть в энергии некий абсолют, а не наиболее удачное для нашего времени выражение количественных отношений между естественными явлениями.

5. Я не могу также считать удовлетворительной предпринятую Больцманном новую защиту атомизма с помощью понятия о дифференциале. «Кто думает, – пишет Больцманн 50, – освободиться от атомистики путем дифференциальных уравнений, тот из-за деревьев не видит леса. Что толку умалчивать о требовании мыслить себе большое количество отдельных существ, если при объяснении дифференциальных уравнений определяют выраженное этими уравнениями значение через это требование?» На это следует заметить, что для физики вовсе неважно, сводит ли метафизика чисел непрерывное к прерывному. Фактически в нас имеются и представление о непрерывном и представление о прерывном, и кто объясняет дифференциальные уравнения с помощью действий над дискретными числами, тот вовсе не отрицает непрерывности связи, – он лишь не может логически охватить ее с представляющейся ему необходимой строгостью. Переход к пределу отлично может представлять перемену качества. Но какой атомистик понимает таким образом свои физические атомы? Разве в них действительно видят простые вспомогательные средства образования понятий, разве им не приписывают скорее реального существования?

6. Эти мысли защищались уже неоднократно и с большой настойчивостью – сведущий читатель, я надеюсь, узнает во многих местах этой книги с достаточной отчетливостью круг мыслей Маха и Авенариуса – однако в естествознании он не добились еще заслуженного ими признания. Если бы это было иначе, то на Любекском съезде более глубокие стороны энергетики не встретили бы такого непонимания.

Близорукое цепляние за механические гипотезы, в противность энергетике с ее широкими горизонтами, представляет уже не первый случай того, как наука упрямо придерживается традиционных методов. Имея в виду величайший пример такого упорства, мы можем назвать такое отношение схоластикой. Можно сколько угодно приписывать привычным методам большую продуктивность и надежность, достигнутую благодаря частому употреблению их, можно приписывать им большее образовательное значение – все это не ведет ни к чему: применимость этих методов остается ограниченной, через границы их ведут лишь новые, примыкающие непосредственно к опыту, способы рассмотрения.

Максуэлл 51однажды выразился весьма удачно по этому поводу, как бы предсказывая стремления новейшей энергетики: «Было бы весьма желательно, чтобы люди науки нашли методы изложения, с помощью которых можно было бы передать духу идеи в том точно объеме, какой они захватывают, и которые в тоже время были бы достаточно общими и препятствовали бы введению ничем неоправданных деталей». Энергетика и есть такой метод.

Розенбергер недавно сравнил между собой динамику, энергетику и кинетику, как три равноправных направления физического познания природы. Сделав это, он, как мне кажется, выразил довольно распространенное мнение. Разумеется, можно, в зависимости от собственного вкуса, выдвигать на первый план силу, или энергию, или уравнения, связывающие между собой различные возможности изменения. Каждое из этих направлений может или развиться в своего рода пышную мистику образов, или же скромно стараться быть просто лишь изображением опыта. Так, например, динамика Ньютона, кинетика Герца и даже общая кинетика эфира в оптике и электричестве свободны от ненужных представлений, между тем как энергетика в форме учения о переходе энергии обнаруживает сильную склонность к пустым украшениям. Можно поэтому сравнивать между собой эти три направления теоретической физики, но не следует думать, будто это касается дебатировавшегося в Любеке вопроса. Здесь, с одной стороны, нападали, а, с другой, защищали энергетику за ее метод, за стремление говорить о естественных процессах языком, свободным от образов. А в отношении этого метода энергетика не превзойдена; ни одно из других направлений даже и приблизительно не достигло в этом отношений таких успехов.

Конечно, не следует также доходить до крайностей и, как это сделал Оствальд, совсем отказаться от образов. Почему при составлении механистических гипотез приписывают создаваемым таким образом механизмам по возможности молекулярные размеры? Ведь уравнения Лагранжа или твердые связи Герца пригодны вовсе не для одних только молекулярных размеров. Но, если захотеть заполнить образами открываемое ими перед фантазией пространство, если желать сделать наглядным переход электромагнитной энергии с помощью механизма из колес (как у Лоджа) или же изобразить какую-нибудь формулу строения с помощью геометрической фигуры, то приходится спуститься в область ничтожно малого. Не служат ли таким образом молекулярные размеры для того, чтобы мы могли вырваться из темницы чувств на простор мыслей, не заключается ли, может быть, подлинное значение атомизма в том, что он открывает нашему духу царство свободы? Но свободная игра духа превратилась бы в пустую забаву, если бы он забыл границу между вымыслом и истиной.

Отношение между естественными явлениями, установленное путем индуктивных заключений, дает всегда фантазии простор для дальнейших попыток. Так, замеченные Коперником и Кеплером отношения в планетной системе привели к открытию тяготения, а это последнее, в свою очередь, открывает простор для силы воображения. Это ведет к положительным результатам, если удается найти такое представление, благодаря которому устанавливаются надлежащие отношения между опытами, стоявшими до того вне всякого отношения (например: установление отношения между движением Марса и земной тяжестью, или же между тяготением и электрическими и магнитными дальнодействиями). Но если начинают принимать сочиненное представление за сущность вещи, если начинают считать его более ценным, чем те опыты, на основании которых его сочинили, то перед нами открывается царство схоластики. И кто отказывается от вполне достаточного описания явлений, как его дает энергетика, кто отказывается от описания, не прибегающего к помощи вымысла, тот стоит на почве схоластики. Поэтому не старые методы описания явлений я считаю опасными, а чрезмерность в них, ту слепую веру в их общезначимость и непогрешимость, которая ведет ко всякого рода попыткам спасения, которая пускается на сочинение курьезнейших представлений, пригодных лишь для целей такого спасения, и которая выдает эти продукты сочиняющего воображения за истину.