Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 2

Нетрудно увидеть интимную связь этого догматического решения вопроса о ценности физической науки с догматизмом метафизических теорий познания вообще.

На чем основывается эта концепция об адекватности между наукой и реальностью, как не на концепции об адекватной идее и об интеллектуальной интуиции?

3. Ученые не догадываются об этом: все они считают себя добросовестными наблюдателями и экспериментаторами. Традиционный механист первой половины XIX века, возможные последователи его в настоящее время, все они энергично запротестовали бы, если бы на них стали смотреть, как на метафизиков, если бы им стали говорить об интуитивном интеллекте. Все они считают себя верными истолкователями опыта, и только этим и считают себя. И, однако… нужна была вся работа критики XVIII века, нужна была работа Канта и Конта, чтобы показать, что эмпиризм неизбежно ведет к релятивизму.

Когда физики-механисты формулировали свои гипотезы, то они говорили об опыте, они воображали, что никогда не выходят из рамок его. Разве они не занимались тем только, что восходили от следствия к принципам, что анализировали опытно данную реальность? И когда, таким образом, они приходили к вихрям или атомам, к принципам Галилея или Ньютона, к центральным силам, то что могло заставить их думать, что они выходят из границ опыта? Придя к этим основоначалам, они думали, что держат в руках нити, через посредство которых зарождаются, движутся и исчезают явления. Они исходили из эмпирической интуиции; им казалось поэтому, что они не выходили из ее области. И им казалось, что их уверенность, их догматизм покоятся на опыте. В действительности же эмпирическая интуиция попросту превратилась в интеллектуальную интуицию. Эти мнимые конечные результаты экспериментального метода они видели в своем уме, при свете картезианского разума. Они не заметили того, что на место опытных связей и детерминизма вещей стал рациональный механизм и дедуктивная связь идей. Желая оставаться эмпириками, они – сами того не зная – стали картезианцами, ибо представления у них уступили мало-помалу место чистым понятиям. В сущности, единственной гарантией первых принципов, служивших основой физики, была рациональная интуиция.

Если резюмировать в грубых чертах эту интуицию, то она сводилась к вере в простоту и симметрию естественных явлений, понимая эти термины: «простота» и «симметрия» в абсолютном смысле. Свойственные духу требования ясности и отчетливости сами по себе объективировались, и реальность – не отдавая себе отчета в том – стали понимать, как кристаллизацию логических понятий. Этим объясняется глубокое согласие между механизмом и рационализмом в XVII, XVIII и в течение всей первой половины XIX века. Курно – хотя он и испытал влияние Канта и философской критики XVIII века, хотя он и почувствовал глубоко всю сложность реальности – является еще представителем этой концепции, как бы сливающей в одно нераздельное целое рациональную интуицию и экспериментальную интуицию. «Рациональный порядок зависит от вещей, рассматриваемых сами в себе… Идеи разума и сущность вещей могли бы пребывать в интеллекте, который имел бы отличное (от нашего) психологическое сложение».

По существу в научной практике остались значительные следы того умонастроения, которое породило философию понятия, а затем – правда, в виде сильной реакции против последней – картезианский догматизм. Идея, как эмпирическое представление, это восприятие объекта. Понятность – это своего рода опыт. Между чувственным опытом и опытом интеллектуальным есть непрерывность, тождество.

4. От этой-то концепции и отказался – по-видимому, навсегда – современный дух физики.

Это не значит, что она – как весьма часто утверждали – окончательно разрывает с рационализмом. Все физики, даже и энергетисты – концепции которых можно было бы легче всего истолковать в иррациональном смысле – признают, что физическая теория должна, прежде всего, быть верной формальным принципам мышления и особенно принципу противоречия. Всегда можно рационально объяснить опыт: таков постулат теории познания этой физики. Для нее опыт прежде всего понятие. Наука продолжает желать удовлетворения нашего разума. Но разум потерял свой прежний реалистический и объективный смысл. Разум уже более не мера вещей, не интуиция реальности (как определял его еще Курно). Он более не независим от психологического сложения. Ничто не побуждает придавать ему абсолютного значения.

Разум – это орудие познания, созданное, вероятно, и во всяком случае выкованное и усовершенствованное эволюцией, – эволюцией, т. е. подбором и приспособлением, потребностями действия, понимания, взаимного сообщения. Рациональные принципы необходимы и для связного синтеза Дюгема, и для экономии мышления энергетики, и для формулы об удобстве Пуанкаре, и для учения об адекватности опыту современных механистов.

И концепция эта является прямым наследием философской критики познания, нападок Юма и эмпиристов против интеллектуальной интуиции. Эта критика изменила глубоко дух современной физики.

5. Современная физика уже не думает, будто она в состоянии построить систему, сопротяженную с физической вселенной. Она уже не думает, будто она в состоянии достигнуть реальности, и не только в силу психологических или метафизических оснований, которые выходят из сферы ее компетенции, но в силу чисто физических и экспериментальных оснований, которые одни только и занимают нас здесь. Современная физика уже не думает, будто в один прекрасный день она будет в состоянии сказать: «вот система физической вселенной»; вдохновляясь одним только опытом, она не может знать, все ли физические действия могут быть даны в нашем опыте. Неизвестные и недоступные прямо нашим чувствам действия раскрываются перед нами благодаря косвенным последствиям из определенных опытов. В эмпирической системе список этих действий должен всегда оставаться незакрытым. Его можно было бы закрыть, лиши приписавши человеческому разуму способность проникнуть до первых принципов, до всех первых принципов и следствий. Поэтому наша физическая систематизация останется навсегда неполной систематизацией; открытым, а не замкнутым, циклом. В то время как для картезианца наш реальный мир был лишь частным случаем мира, построенного наукой, для современного физика наши теории охватывают всегда лишь частные случаи реального мира. Реальность переливается через них со всех сторон. И физические теории развиваются, видоизменяясь, дополняя друг друга, объединяясь, все более и более сжимая своим кольцом реальность, не имея, однако, надежды быть в состоянии утверждать когда-либо, что они заключают ее в себе целиком 3.