Надежда Толоконникова - The Question. Самые странные вопросы обо всем

Итого: будущее у людей, сидевших в тюрьме, безусловно, есть. Но им, как и всем нам, порой нужна рука помощи. Найдется ли кто-то, кто протянет руку? В стране, где никто системно не занимается ресоциализацией заключенных (ни государство – ему это не надо, ни НКО – государство их выжигает) это – вопрос случая.

ДМИТРИЙ ОРЕШКИН

Политолог, специалист по электоральной географии, ведущий научный сотрудник института географии РАН

В 1996 году победил Борис Ельцин – и по официальным цифрам, и «по чеснаку». Тогда это было очевидно всем – и Зюганов сам поздравил его с победой. Через 15–20 лет задним числом создается противоположный миф с двумя целями: а) показать, что в России честные выборы невозможны и их никогда не было; б) оправдать нынешние, гораздо более масштабные, фальсификации.

Тонкость в том, что на выборах в 1996-м фальсификации тоже были – это правда. Но!

1. Их было меньше.

2. О ни не были сфокусированы на одном претенденте – в регионах, где правили коммунисты, Зюганову в первом туре приписывали десятки процентов.

3. О ни были сконцентрированы в глубокой провинции и национальных республиках, где власть оставалась в руках старой советской номенклатуры.

4. Наиболее яркие примеры фальсификаций были привязаны ко второму туру, когда всем было ясно, что Ельцин все равно побеждает, и республиканские начальники, рисовавшие цифры Зюганову в первом туре, в панике кинулись рисовать цифры Ельцину – чтобы показать свою лояльность. В Дагестане в первом туре Зюганов (с использованием «кавказских» методов счета) получил 63,2 % против 28,5 % у Ельцина. А через две недели, во втором туре (с использованием тех же методов, но уже в другую сторону!) получилось наоборот: 52,7 % у Ельцина и 44,8 % у Зюганова. Конечно, это фальшивка.

Но судьба выборов 1996 года решилась не в таких провинциальных «флюгерных» регионах (их было немного), где результат прямо зависит от сиюминутных интересов местного начальства, а в «большой» России. Чем глубже провинция, тем легче изобразить нужный начальству результат. В городах это труднее – избиратель другой. И его значительно больше. В первом туре Зюганов по России в целом набрал 32 % голосов – главным образом за счет провинции. В 100 крупнейших городах России его результат был лишь 23 %. Если же взять лишь 10 городов-гигантов (а это более 20 млн человек!), то всего 18 %. У Ельцина наоборот: в городах-гигантах – 52 %, в 100 крупнейших – 43 %, по России в целом – 35 %.

К тому же в первом туре 14,5 % набрал Лебедь, 7,3 % Явлинский и почти 6 % Жириновский – все трое отчетливые антикоммунисты. В сумме – более 27 %. Яснее некуда – во втором туре голоса их сторонников отойдут уж никак не к Зюганову. Начальники зюгановской провинции перед вторым туром поняли, что поставили не на ту лошадь, и гурьбой кинулись изображать электоральную любовь к победителю – когда от их усердия уже практически ничего не зависело. Дело решили крупные города России еще в первом туре. Зато второй – особенно в Дагестане, Башкирии, Татарстане – дал массу примеров глупой, позорной и, главное, не нужной победителю фальсификации. Впрочем, даже тогда услужливость провинции не доходила до уровня современной Чечни, где в 2012 году за Путина «проголосовали» 99,8 % при «явке» в 99,7 %.

В 1996 году Ельцин оказался президентом свободных городов, а Зюганов – президентом зависимой провинции. Это были далеко не идеальные, но более честные и конкурентные, чем сейчас, выборы.

ПОЛ ФРИДМАН

Профессор Департамента истории Йельского университета

30 лет – это средний показатель. Конечно, это не значит, что люди умирали к этому возрасту; цифра говорит скорее о высоком уровне смертности. Около половины детей умирало ещё до наступления двухлетнего возраста. Если средневековый человек переживал детство, вероятная продолжительность жизни была выше тридцати.

МАКСИМ КОВАЛЬСКИЙ

Редактор

Школы бывают разные. Я учился в очень хорошей, хоть это и было в очень плохие времена. Я пошел в школу в 1971 году, называлась она тогда 75-я французская, а сейчас у нее номер 1265.

У школы была «концепция», но это я сейчас так формулирую, а тогда таких терминов вообще не было. Эта концепция шла, насколько я понимаю, от ее первого директора Сергея Григорьевича Амирджанова. Я застал последний год его работы.

Это был огромный усатый человек в костюме. Каждое утро с восьми до половины девятого, когда дети входили в школу, он стоял у своего кабинета на первом этаже, и все мы проходили мимо него. У меня сжималось сердце, я боялся, что он может выхватить меня из потока и сожрать. Думаю, многие дети испытывали то же чувство. Мы тогда не могли сообразить, что стоял он не ради пожирания младенцев. Просто он считал, что должен приходить в заведение раньше всех и что каждый, в том числе и первоклассник, должен иметь возможность убедиться в этом лично. Заодно он показывал учителям, что детей здесь надо уважать: если уж директор ежедневно стоит перед ними навытяжку, то и преподавателям не следует пренебрежительно к ним относиться.

Сергей Григорьевич рано умер, но учителя, которых он набрал, продолжали работать, и концепция оставалась неизменной.

Я очень нежно к школе отношусь, проводил там огромное количество времени. Дома тебе объясняют, что хорошо, а что плохо, в школе же демонстрируют конкретные примеры поведения. Все эти женщины, которые там вожжались с нами, детьми, бесконечно воспитывали нас своим положительным и отрицательным примером. Со всеми учителями у меня были какие-то особые отношения – плохие или хорошие, но искренние и живые.

Классная руководительница и через тридцать лет после окончания школы оставалась для меня родным человеком. Полтора года назад она умерла. Учительница математики ставила спектакли. Она оставалась после уроков и репетировала с нами до самого вечера месяцами – где тут советская власть?

Было и другое, конечно. Допустим, в пятом классе на ботанике я о чем-то заспорил с учительницей. В пылу она сказала: «Ковальский, ты цинист!» – в смысле циник. И я предложил ей на следующее занятие принести словарь, чтобы подучить русский язык. У нас была вражда всю нашу жизнь. Я окончил школу, потом в ней учился мой брат – у учительницы была вражда с ним, потом я отдал в школу дочь – и у нее были сложности с этой учительницей. Мы замирились с ней всего несколько лет назад, встретились на улице и уже по-доброму разговаривали – всего-то 35 лет прошло с того самого «циниста».

Учительница пения когда-то в ярости кричала: «Как ты смеешь смотреть мне в глаза?» Сейчас она совсем старушка, я иногда встречаю ее на улице и говорю: «Здравствуйте, Зоя Петровна!» Она здоровается в ответ. Я вижу, что она меня не узнает, но ей приятно, что узнают ее.