Виталий Ивашнев - Щепкин

Лишь на исходе третьего года томительных ожиданий Репнин подписал отпускную Михаилу Щепкину, его жене и дочерям Фекле и Александре, а через полгода — отцу, матери и двум сестрам, остальных членов семьи оставил за собой под залог до тех пор, пока Щепкин не выплатит четырех тысяч рублей, внесенных им Анненкову. Денег таких у артиста не было, поэтому он предложил своему кредитору четыре векселя по тысяче рублей с обязательством оплатить их в течение четырех лет. Князь, считая, и не без оснований, Щепкина несостоятельным должником, рисковать не хотел и потребовал от него имущего поручителя. Против ожиданий князя такой поручитель скоро нашелся в лице известного украинского историка, автора «Словаря достопамятных людей Русской земли» Дмитрия Николаевича Бантыш-Каменского. Зная не хуже Репнина о некредитоспособности в то время Щепкина, он не убоялся поручиться за него, ибо речь шла о святом деле — полном освобождении рода Щепкиных из крепостного состояния. Дмитрий Николаевич был самого высокого мнения о даровании актера: «Каждую свою роль он доводит до совершенства, — писал молодой ученый, — от представления к представлению она становится лучше. Побольше бы нам таких артистов! Отечественный театр стал бы выше всех в мире».

Каменский был деятельным патриотом, потому в критический момент он с готовностью поддержал Щепкина. В отличие от Репнина, который все же оставался крепостником и в первую очередь жил в кругу своих интересов и лишь потом являлся покровителем искусства. Характерна короткая запись, оставленная Феликсом Григорьевичем Толем, будущим петрашевцем: «Репнин однажды взял его (Щепкина. — В. И. ) с собой на обед, даваемый Трощинским, и представил хозяину как даровитого провинциального актера; несмотря на то, его посадили за особый стол одного». Потом, правда, как признавался сам Щепкин, Репнин заметил хозяину дома о его «неделикатности» по отношению к приглашенному актеру, но тому так и пришлось сидеть за «особым» столом.

Неизвестно, как бы разворачивались события, не окажись рядом с Михаилом Семеновичем бескорыстных, прогрессивно настроенных молодых людей, готовых прийти на помощь по идейным убеждениям, по душевному порыву, так же как и Щепкин, ненавидевших крепостничество. Именно поэтому Бантыш-Каменский не задумываясь поручился за него, а генерал Сергей Григорьевич Волконский взял на себя заботы по подписке в пользу актера.

О духовной близости Щепкина передовой общественности, о его непримиримом отношении к крепостничеству свидетельствуют строки, опубликованные в герценовском «Колоколе». Речь шла о бывшем крепостном, тираноборце, авторе книги «Народ и государство», а также письма к Александру II — Петре Александровиче Мартьянове, осужденном после этих публикаций на пять лет каторги. Это о нем Герцен однажды сказал: «Мартьянов ненавидел крепостное право и крепостников, как Михаил Семенович Щепкин, как Шевченко».

Большой поклонник театра, писатель Александр Александрович Стахович был знаком со Щепкиным и не раз слышал, как он читал запрещенные стихи: «Иногда сидит, задумавшись, Щепкин и тихо начнет произносить стихотворение Пушкина:

И со слезами кончит:

Известно, что это стихотворение в 1856 году Михаил Семенович прочитал самому декабристу князю Волконскому, вернувшемуся из сибирской ссылки, выразив тем самым свою глубокую признательность за его бескорыстные хлопоты по поводу освобождения актера от крепостничества тридцать с лишним лет назад.

Сохранилась и запись известного писателя, историка, собирателя русских народных сказок и друга Щепкина — Александра Николаевича Афанасьева, сделанная им в дневнике об участии Михаила Семеновича в обеде, устроенном литературным кружком в честь декабристов, амнистированных Александром II по случаю своей коронации на российский престол. Заметим, что почти ни одно подобное собрание, на котором присутствовал Щепкин, не обходилось без чтения им вольнолюбивых стихов. Особенно часто он обращался к отрывку из французской комедии «Жакардов станок»:

С особым трепетом и волнением он произносил вот эти строки:

«При этом патетическом чтении раздавались такие задушевные звуки голоса в глубоко прочувствованных словах, — вспоминала А. В. Щепкина, невестка актера, — слезы слышались в этих звуках, и часто в ложах в эту минуту также мелькали белые платки, поднесенные к глазам, и потом театр наполнялся взрывом аплодисментов, внезапно прервавших тишину. То были те замечательные звуки голоса и та интонация, за которыми исчезали и малый рост и полнота небольшого корпуса артиста, не совсем подходившие к драматическим ролям, и слышалось только страдание человека или благородное негодование против несправедливости».

Щепкин много выступал в комедии «Жакардов станок», внося в спектакль драматические ноты, усиливая социальное звучание стихов, и иногда впадал в такую чувствительность, что у некоторых вызывал ироническую усмешку.

Дмитрий Тимофеевич Ленский, автор водевилей и сатирических стихов, однажды разразился эпиграммой:

Каждую исполняемую роль Щепкин наделял яркой индивидуальностью и неизменно придавал ей свою социальную, политическую заостренность, подчеркивая вполне определенное отношение к создаваемому образу, он всегда сочувствовал, симпатизировал обиженному, униженному и угнетенному. Казалось бы, как далека от современности пьеса Мартиньяка (переделка с французского А. А. Шаховского) «Притчи, или Эзоп у Ксанфа», но и в ней находил созвучные своему времени мотивы. «Любовь к свободе, любовь к добродетели и человечеству, — по отзыву С. Т. Аксакова, — вырывающиеся в немногих словах и прямо от сердца у раба-сатирика, выражаются Щепкиным превосходно. Какою душевною теплотою согревает он весь характер Эзопа».

Щепкин никогда не упрятывал свои гражданские симпатии, добрую и смелую натуру. Он навещал ссыльных, находившихся под полицейским надзором, ездил к Тарасу Григорьевичу Шевченко в Нижний Новгород, к Ивану Сергеевичу Тургеневу в Орловскую губернию в село Спасское-Лутовиново, к Александру Ивановичу Герцену в Лондон. Не останавливали его ни дальность путешествий, ни преклонный возраст, ни опасность самому попасть в немилость. А о том, что такая возможность не исключалась, говорит тот факт, что имя Щепкина значилось в секретном списке «подозрительных лиц». В одном из донесений московского генерал-губернатора А. А. Закревского шефу жандармов и начальнику III отделения В. А. Долгорукову о Щепкине сказано — «желает переворотов и на все готовый». Позднее в список неблагонадежных будет занесен и его сын Николай с припиской: «Действует одинаково с отцом». Известно было жандармским чиновникам и то, что Михаил Семенович настоятельно советовал драматургам писать пьесы, «заимствуя сюжеты из сочинений Герцена». А сын его распространял нелегальную литературу и в том числе герценовский «Колокол», переезжая из города в город, он «развозил несколько тысяч экземпляров запрещенных сочинений на русском языке». Но, конечно, было бы натяжкой и преувеличением считать Щепкина революционером. Он был сыном своего времени и очень чутко отзывался на все его веяния, был непреклонным противником социальной несправедливости и крепостничества. Еще за пять лет до отмены крепостного права он знакомил друзей с проектами освобождения крестьян, «читал… выдержки из проекта» известного историка, профессора Московского и Петербургского университетов Константина Дмитриевича Кавелина.