Николай Костомаров - Быт и нравы русского народа

Муж и жена. «Путешествие по Московии». А. Мейерберг.

Царица Евдокия Федоровна в монашеской одежде

Лист из «Домостроя»

Выход царицы с царевичем. «Альбомъ Мейерберга. Виды и бытовыя картины Россiи XVII века»

Иностранцы единогласно говорят, что русская женщина не была неприступна и для них, несмотря на всеобщее омерзение, внушаемое нехристями, к которым в России причисляли всех вообще неправославных. На эти случаи у женщин образовались свои собственные догматы. «Женщине соблудить с иностранцем, – говорили они, – простительно; дитя от иностранца родится – крещеное будет; а вот как мужчина с иноверкой согрешит, так дитя будет некрещеное, оно и грешнее: некрещеная вера множится».

У зажиточных домовитых людей все было так устроено, что казалось невозможно сблизиться мужчине с их женами; однако примеры измен таких жен своим мужьям были нередки. Запертая в своем тереме жена проводила время со служанками, а от скуки вела с ними, как говорилось, пустотные речи, пересмешные, скоромные и безлепичные и приучалась располагать свое воображение ко всему нецеломудренному. Эти служанки вводили в дом разных торговок, гадальщиц и в том числе таких женщин, которые назывались «потворенные бабы», то есть те, что молодых жен с чужими мужьми сваживали. Эти соблазнительницы вели свое занятие с правильностью ремесла и очень искусно внедрялись в дома, прикидываясь чем угодно и чем нужно, даже набожными богомолками. Всегда их можно было застать там, где женщины и девки сходились, например: на реке, где мылось белье, у колодца, куда ходили с ведрами, на рынках и тому подобное. Заводили знакомство со служанками, а через них доходили и до госпож; такая искусница, коль скоро вотрется в дом, непременно наделает там какой-нибудь беды: или саму госпожу соблазнит, или же девку-служанку подманит обокрасть госпожу и бежать с любовником, с которым нередко вместе ограбят ее и даже утопят. Вот такого рода женщины были пособницами волокит, и случалось так, что разом одна тайно служила мужу от жены, а жене от мужа.

Хотя блудодеяние и преследовалось строго нравственными понятиями и даже в юридических актах блудники помещались в один разряд с ворами и разбойниками, но русские мужчины предавались самому неистовому разврату. Очень часто знатные бояре, кроме жен, имели у себя любовниц, которых доставляли им потворенные бабы, да сверх того не считалось большим пороком пользоваться и служанками в своем доме, часто насильно. По известиям одного англичанина, один любимец царя Алексея Михайловича завел у себя целый гарем любовниц, и так как его жена была этим недовольна, то он почел лучшим отравить ее. Вообще же мужчине и не вменялся разврат в такое преступление, как женщине. Многие, чувствуя, что они грешат, старались уменьшить тяжесть греха сохранением разных религиозных приличий, например, снимали с себя крест и занавешивали образа, готовясь к грешному делу. В простонародье разврат принимал наглые формы. Патриарх Филарет обличал служилых людей, что они, отправляясь в отдаленные места на службу, закладывали жен своих товарищам и предоставляли им право иметь с ними сожительство, как будто вместо процентов за полученную сумму. Если же муж не выкупал жену в означенный срок, заимодавец продавал ее для блуда кому-нибудь другому, другой – третьему, и так женщина переходила из рук в руки. Другие, не женясь вовсе, находились в блудном сожительстве с родными сестрами и даже с матерями и дочерьми. Простые женщины распутного поведения доходили до потери всякого стыда, например, голые выбегали из общественных бань на улицы в посадах и закликали к себе охотников. Олеарий рассказывает, что он был свидетелем, как в Новгороде во время стечения народа по случаю богомолья пьяная баба, выходя из кружала, упала на улице в непристойном положении. Вдруг идет пьяный мужик и, увидя ее полунагую, бросился на нее, как зверь, но упал без чувств, потому что и сам был мертвецки пьян. Тогда мальчишки столпились около этой четы и подтрунивали над ней.

Женщина получала больше уважения, когда оставалась вдовой и притом была матерью. Тогда как замужняя не имела вовсе личности сама по себе, вдова была полная госпожа и глава семейства. Личность вдовицы охранялась религиозным уважением. Оскорбить вдовицу считалось величайшим грехом. «Горе обидевшему вдову, – говорит одно старое нравоучение, – лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную». Впрочем, как существу слабому, приученному с детства к унижению и неволе, и тут не всегда приходилось ей отдохнуть. Примеры непочтения детей к матерям были нередки. Бывало, что сыновья, получив наследство после родителя, выгоняли мать свою, и та должна была просить подаяния. Это не всегда преследовалось, как видно из одного примера XVI века, где выгнанной матери помещиков царь приказал уделить на содержание часть из поместий ее мужа, но сыновьям, как видно, не было никакого наказания. Иногда же, напротив, овдовевшая поступала безжалостно с детьми, выдавала дочерей насильно замуж, бросала детей на произвол судьбы и тому подобное.

Борис Годунов и его сестра. Из «Жития митрополита Алексия»

Между родителями и детьми господствовал дух рабства, прикрытый ложной святостью патриархальных отношений. Почтение к родителям считалось, по нравственным понятиям, ручательством здоровой, долгой и счастливой жизни. О том, кто злословит родителей, говорилось: «Да склюют его вороны, да съедят его орлы!» Была и есть на Руси пословица: «Отчая клятва иссушит, матерняя искоренит». Впрочем, отец, как мужчина, и в детском уважении пользовался предпочтением. «Имей, чадо, – поучает отец сына, – отца своего, аки Бога, матерь свою, аки сам себе». Несмотря на такие нравственные сентенции, покорность детей была более рабская, чем детская, и власть родителей над ними переходила в слепой деспотизм, без нравственной силы. Чем благочестивее был родитель, чем более проникнут был учением православия, тем суровее обращался с детьми, ибо церковные понятия предписывали ему быть как можно строже: «Наказуй отец сына из млада, – говорит одно старинное поучение, – учи его ранами бояться Бога и творить все доброе, и да укоренится в нем страх Божий, а если смолода не научишь – большого как можно научить». Слова почитались недостаточными, как бы они убедительны ни были, нужно учить детей «розгами, да не приимеши про них ныне от человек сорома и будущих мук»; и общее нравственное правило отцов в отношении к детям выражалось в такой формуле, какую передает нам благочестивый автор «Домостроя»: «Сына ли имаши, не дошед внити в юности, но сокруши ему ребра; аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здрав будет, дщерь ли имаши положи на ней грозу свою». Этот суровый моралист запрещает даже смеяться и играть с ребенком. Зато и дети, раболепные в присутствии родителей, с детства приучались насмехаться над ними вместе со сверстниками из слуг, приставленными к ним для товарищества. «В Московии, – говорит один иностранец, – нередко можно встретить, как сын смеется над отцом, дочь над матерью». Грубые привычки усвоивались ими с малолетства и сопровождали их до старости. «Лучше, – говорит один русский моралист, – иметь у бедра меч без ножен, нежели неженатого сына в своем доме; лучше в доме коза, чем взрослая дочь; коза по селищу ходит – молоко принесет; дочь по селищу ходит – стыд принесет отцу своему».