Владимир Демьянов - Геометрия и "Марсельеза"

— Мы скоро вернемся, — сказала королева французская Мария-Антуанетта, дочь австрийской императрицы, выходя из дворца Тюильри. Людовик XVI кивком головы подтвердил слова своей величавой супруги и предупредил камер-лакея, чтобы тот не уходил и подежурил еще немного за своего заболевшего коллегу, пока семья королевская не возвратится.

Как всегда, спокойны и неторопливы были движения всех членов августейшей семьи. Король шел впереди, сопровождаемый министром иностранных дел. За ними, держа за руку сына, разумеется, наследника престола, следовала королева. Ее вел под руку морской министр Дюбушаж. Позади шли министр юстиции, дочь короля и приближенные.

Конвой из швейцарских наемников и национальных гвардейцев дополнял шествие. И дополнение это было не лишним: семья Людовика XVI направлялась не на прогулку, а в Законодательное собрание, чтобы там под защитой депутатов укрыться от народного гнева, а предстояло еще пройти мимо огромной толпы, осадившей дворец.

Камер-лакей Лоримье де-Шамильи, оставшийся в покоях, сам того не ведая, оказался в затруднительном положении. Ведь не мог же он предполагать, что Бурбоны вернутся лишь через четверть века, а те, с которыми он только что попрощался, не вернутся вообще.

Под напором мощного революционного шквала рухнет тысячелетняя монархия, похоронив под своими обломками немало побежденных и победителей. Бывших неограниченных властителей отправят в Тампль. Старый седельщик Роше, едва ли знакомый с началами общей и политической грамоты, но совершенно убежденный в величии дела, которое он вершит, отведет короля и Марию-Антуанетту в помещение, где прежде размещались конюхи графа д’Артуа, попутно объяснит им, что он думает о тиранах, и величественно удалится, попыхивая трубкой.

Пройдет всего лишь четыре дня _ с того момента, когда королева обронила свою фразу, ставшую исторической, и исполнительная власть в стране перейдет к шести новым министрам. Это будут адвокат Дантон, финансист Клавьер, военный специалист Серван, журналист Лебрен, общественный деятель Ролан и знаменитый математик академик Монж.

Великому геометру будет поручено морское министерство и управление заморскими территориями Франции, а пока не прибудет с фронта Серван, то еще и военное министерство. Нет, Гаспар Монж — это не тот министр, который вел бы с величайшим вниманием по тюильрийскому двору королеву Франции, элегантно поддерживая ее под руку. Манеры внука извозчика и сына торговца вразнос, иначе — коробейника, были для этого мало подходящими. Но не в манерах дело.

Король — преступник, предатель нации. Публично признав завоевания восставшего народа и новую Конституцию 1789 года, он начал плести заговоры, пытался бежать за границу, чтобы вернуться оттуда с войсками интервентов и задушить революцию. Предателя надо судить. С монархией должно быть покончено! — таково было убеждение Монжа. Обращаясь к клубам «Друзей свободы и равенства» в приморских городах, новый морской министр писал:

«Английское правительство вооружается, и король Испании, подстрекаемый им, готовится напасть на нас. Эти две деспотические державы, подвергая преследованию патриотов на своей собственной территории, рассчитывают, конечно, оказать влияние на ход суда над изменником Людовиком. Они надеются запугать нас: но народ, который завоевал себе свободу, народ, который сумел изгнать из пределов Франции до отдаленных берегов Рейна грозную армию пруссаков и австрийцев, — французский народ не позволит ни одному тирану диктовать ему свою волю…

Братья и друзья! Разверните истинное положение дел перед глазами наших моряков. Пробудите в них ту энергию, которая горит в сердцах всех французов пламенем святой любви к свободе. Скажите им, что они уже не служат больше развращенному двору и бездарному королю, что они будут теперь защищать священное дело свободы…»

Когда Конвент декретировал отмену королевской власти, крики радости наполнили зал заседаний, и «все руки остались поднятыми к небу, как будто в благодарность ему за то, что оно освободило Францию от величайшего бича, когда-либо опустошавшего землю», как отмечалось в одной из газет. Но ни в якобинском клубе, ни в Конвенте о форме будущей власти еще не было речи. Это народ на улицах, услышав о декрете, кричал: «Да здравствует республика!» Это морской министр Монж первым, вслед за народом, произносит слово «республика» в Конвенте, заявив, что члены «первой исполнительной власти французской республики» сумеют умереть, если это понадобится, как подобает республиканцам.

Почему именно Монж, а не кто-либо другой говорил от имени исполнительной власти? Да потому, что члены Временного исполнительного совета на первом своем заседании решили, что постоянного президента не будет. Собрание постановило, чтобы каждый министр выполнял поочередно, в течение недели, функции президента Совета. История распорядилась так, что именно в тот день, когда «дежурным президентом» Франции был математик Монж, в его морском министерстве был утвержден и скреплен его личной подписью документ, на основании которого 21 января 1793 года скатилась в корзину голова Людовика XVI.

Конечно же, не создатель начертательной геометрии принимал историческое постановление о казни короля — вопрос решался в Конвенте, поименным голосованием. И все же это он осуществлял в стране^ исполнительную власть, это по его, Монжа, распоряжению выполнено решение Конвента. Именно он, математик Монж, «спокойно созерцал» из окон своего морского министерства, как влекли под нож гильотины короля Франции.

Один удар ножа гильотины… Он поднял бурю во всей Европе. Дворы монархов заволновались. Русская императрица немедля изгнала французов из России и запретила всякое общение с Францией как с зачумленной нацией. При венском дворе захлопотали о том, как бы поскорее «починить расстроившуюся машину антифранцузской коалиции» Папское правительство в Риме начало проповеди во всех церквах, предавая анафеме всех деятелей революции. Лондонский двор оделся в траур и решил увеличить свои сухопутные и морские силы ввиду «состоявшегося в Париже жестокого акта».

Перед французской республикой уже стояли одиннадцать армий — австрийских, прусских, голландских, испанских, неаполитанских. Тирания шла спасать тиранию… Революцию надо было защищать.

Эхо от удара ножа гильотины отдалось в тысячах сердец и сказалось на тысячах судеб. Не обошло оно и судьбы Гаспара Монжа — геометра и якобинца.

Что привело сорокатрехлетнего академика, знаменитого математика, физика, химика, машиноведа, металлурга, к тому времени уже весьма состоятельного человека — владельца металлургического завода и земельных угодий — в один лагерь с санкюлотами? Почему гениальный геометр все свои таланты и энергию отдавал потом организации оборонной промышленности республики, а не научным экспериментам в тиши своей прекрасной лаборатории? Как, наконец, могло получиться, что этот ярый республиканец, якобинец станет через некоторое время сторонником, советником и даже близким другом Наполеона, сенатором и графом?.. На эти вопросы нельзя дать ответа в двух словах.