Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

Достав с полки «Пиковую даму» Пушкина, Холмс открыл ее на заранее заложенной странице.

— Я ждал этого вопроса, — сказал он. — Послушайте внимательно, я прочту вам то место, где Пушкин описывает мучительные размышления Германна, страстно мечтающего, чтобы графиня открыла ему тайну трех карт.

— Да помню я прекрасно это место! — нетерпеливо воскликнул Уотсон.

— И тем не менее послушайте его еще раз, — сказал Холмс и прочел вслух, делая особое ударение на некоторых словах: — «Что, если старая графиня откроет мне свою тайну? Или назначит мне эти триверные карты?.. А ей восемьдесят семьлет; она может умереть через неделю… Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои триверные карты, вот что утроит, усемеритмой капитал…»

Пытливо глянув на Уотсона, Холмс сказал:

— Ну как, Уотсон, улавливаете?.. Надеюсь, вы заметили, что мысль Германна все время вертится вокруг трех магических цифр. Сперва преобладает идея тройки, связанная с мыслью о трех картах. Затем присоединяется семерка: восемьдесят семь, неделя(то есть семь дней). И наконец оба числа смыкаются: «утроит, усемерит…» Ну а что касается туза…

— Тут действительно нет никаких загадок, — обрадованно подхватил Уотсон. — Германн мечтает сам стать тузом, то есть богатым, влиятельным человеком.

— Вот именно! А теперь припомните-ка, чтосказала графиня Германну, когда она явилась к нему якобы с того света.

— Она выполнила его просьбу: назвала ему три карты, которые должны выиграть.

— Ну да, — кивнул Холмс. — Это самое главное. То, что волновало Германна превыше всего. Но кроме этого она сказала, что прощает Германну свою смерть при условии, что он женится на Лизавете Ивановне. Таким образом, тут сплелось в единый клубок все, что мучило Германна: его вина перед покойной старухой, его вина перед Лизаветой Ивановной, которую он обманул. Ну, и наконец самое главное: его фантастическое стремление разбогатеть, сорвать крупный выигрыш.

— Я вижу, Холмс, — подвел итог Уотсон, — вы окончательно пришли к выводу, что графиня вовсе не являлась к Германну, что все это ему просто померещилось. И что в «Пиковой даме», таким образом, нет ни грана фантастики.

— Ну нет! — возразил Холмс. — В такой категорической форме я бы этого утверждать не стал. Я думаю, что истина тут где-то посередине. Мне кажется, Пушкин нарочнопостроил свое повествование как бы на гранифантастики и реальности, стараясь нигде не переступить эту грань. Можно сказать, что он нарочно придал вполне реальному происшествию фантастический колорит. А можно высказать и противоположную мысль: сугубо фантастическую историю Пушкин рассказал так, что все загадочное, все таинственное в ней может быть объяснено вполне реальными обстоятельствами.

— А зачем он так сделал? — удивился Уотсон. — Разве не проще было написать откровенно фантастическую повесть, наподобие той же «Шагреневой кожи» Бальзака?

— Вот видите, — усмехнулся Холмс, — круг замкнулся. Мы с вами опять вернулись к тому, с чего начали. Реализм «Пиковой дамы» не вызывает сомнений, потому что все в ней упирается в одну точку: Германна мучает совесть. Умершая графиня все время стоит перед его глазами. Оттого-то и померещилось ему ее сходство с пиковой дамой. Оттого-то он и поставил все свои деньги именно на эту самую пиковую даму, а не на туза. Вы хотели, чтобы Германн выиграл свои деньги, унес их домой и начал вести ту спокойную, счастливую, богатую, безмятежную жизнь, о которой мечтал. Но такой финал был бы возможен только в том случае, если бы Германн был человеком совсем уж бессовестным.

— Иными словами, вы хотите сказать, что он получил по заслугам? Пушкин хотел наказать его и наказал?

— То-то и дело, что не Пушкин его наказал, а его собственная совесть. Пушкин хотел сказать примерно следующее: если ты преступил некий нравственный закон, возмездие неизбежно. Но это возмездие — внутри тебя. И от него никуда не денешься. Кстати, эту тему, разумеется, совершенно по-иному, разработал другой русский писатель. Эпиграфом к этому своему сочинению он взял знаменитые евангельские слова: «Мне отмщение и аз воздам». Я полагаю, вы уже догадались, о какой книге я говорю?

— Догадаться нетрудно. Об «Анне Карениной». Однако какая странная у вас возникла ассоциация! Разве Толстой хотел осудить Анну?

— Конечно! Лев Николаевич сам это утверждал неоднократно. Да и современники восприняли его роман именно так. По этому поводу было много всяких разговоров. Толстого осуждали, называли ретроградом. Некрасов даже написал довольно злую эпиграмму:

— Да разве Толстой этохотел доказать? — изумился Уотсбн.

— А что же еще? — невинно спросил Холмс, однако в глазах его плясали веселые искорки: вопрос был явно провокационный.

Уотсон сходу попался на эту удочку.

— Я считаю, — с горячностью заговорил он, — что Анна Каренина — женщина удивительная! В ее эпоху, я думаю, женщин, которые так смело, так естественно и свободно отстаивали бы свое право на счастье, еще не было. Она была первая!

— Вот тут вы ошибаетесь, — сразу став серьезным, сказал Холмс. — По крайней мере одна предшественница у нее была.

— В самом деле? Кто такая?

— Некая Зинаида Вольская.

— Первый раз слышу!

— Это неудивительно, Уотсон. Дама, о которой я говорю, не принадлежит к числу знаменитых героинь шедевров мировой литературы. Это героиня маленького отрывка. Скорее, даже наброска… Впрочем, позвольте, я лучше прочту вам одно письмо.

— Из тех, что прислал нам кто-нибудь из наших юных друзей?

— О нет, — улыбнулся Холмс. — Совсем нет! Это письмо, которое написал и отправил 25 марта 1873 года одному из своих ближайших друзей Лев Николаевич Толстой.

Взяв с полки том писем Толстого, Холмс открыл его на заранее заложенной странице.

— Начало можно пропустить, оно к делу не идет… Начните вот отсюда!

Уотсон взял из рук Холмса книгу и стал читать:

— «Жена принесла снизу „Повести Белкина“, думая найти что-нибудь для Сережи… Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда, кажется, в седьмой раз перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда так не восхищался. „Выстрел“, „Египетские ночи“, „Капитанская дочка“!!! И там есть отрывок „Гости съезжались на дачу“. Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели…»