Валерий Сагатовский - Вселенная философа (с илл.)

Выгодная свобода!

Снисходительность. «Все мы люди, кто без греха», — любит говорить скептик.

Милая снисходительность!

Он очень приятный либерал, пока не наступишь на его любимую мозоль. За его всепрощением стоит очень простая мысль: прощу твои грехи, и ты когда-нибудь простишь мои. Но он никогда не допускает сей вульгарный мотив до своего сознания. Что вы! Он снисходителен потому, что «жизнь сложна», и опять-таки — кто его знает — не будем «слишком категоричными». Но попробуйте заставить милого скептика выйти из состояния «личный покой — прежде всего», он без всякой снисходительности применит против вас весь свой богатый арсенал: от грубых локтей до тонкого нашептывания.

Иезуитская снисходительность!

Сомнение. «Все подвергай сомнению!» — призывал философ Декарт, боровшийся с догматизмом средневековой схоластики. Этот девиз высоко ценил Маркс. И здесь скептицизм как «крупинка соли», разъедающая застывшую самоуверенность, полезен. Без сомнения, без способности к критическому суждению, без смелого отрицания всего, не выдержавшего этой проверки, нет движения мысли вперед.

Однако между сомнением как элементом диалектики и скептицизмом есть существенное различие. Для скептика сомнение — самоцель, для диалектика — средство. «Не голое отрицание, — писал Ленин, — не зряшное отрицание, не скептическое отрицание, колебание, сомнение характерно и существенно в диалектике, которая, несомненно, содержит в себе элемент отрицания и притом как важнейший свой элемент, — нет, а отрицание Как момент связи, как момент развития, с удержанием положительного, т. е. без всяких колебаний, без всякой эклектики».

Скептик играет роль Мефистофеля. Кислота его сомнения разъедает все. Не удерживается ничего положительного, не остается никаких связей, все расползается на глазах.

Горькое сомнение!

Впрочем, остаются колебания и эклектика. А они, как мы уже знаем, выступают отличным средством для воздержания от рискованных решений. Следовательно, скептическое сомнение не является средством только для общественнозначимых целей. Но это же великолепное средство для ухода от служения этим целям: «А стоит ли… умирать за идеалы? Нет, мы не туда попали, лучше усомниться в них».

Спасительное сомнение!

Сложность. Скептик — убежденный антипримитивист. Как пренебрежительно звучит в его устах: «Слишком просто это у вас получается». Да, когда человек выступает против схематизма и упрощения, за многогранность и неисчерпаемость, он всегда как-то интеллигентнее выглядит.

Богатая сложность!

Однако вследствие своей интеллектуальной близорукости скептик не различает неразвитой простоты от простоты, подытоживающей сложность развития. Представьте себе, что вы уткнулись носом в географическую карту и нос ваш пришелся как раз против какой-то прямой линии. Сможете ли вы решить, что означает эта линия, если не сопоставите ее с другими элементами карты, если не будете воспринимать карту в целом? Очевидно, что нет. Если эта линия заменяет собой извилистую речку, вы вправе сказать, что карта этого масштаба слишком упрощает действительность и ею будет трудно руководствоваться в туристском походе. Если же линия прочерчивает маршрут вашего похода, тогда все в порядке, она служит простым и ясным указанием пути к цели. Конечно, на пути будут и овраги и болота, но зная общее направление, указанное этой простой линией, вы за обходными маневрами не потеряете из виду главную цель.

Скептику же не нравится такая «упрощенность» прямых путей, да и только! На извилистых дорожках его индивидуальность полнее проявляется. Точно так же не нравится ему и прозрачная вода, ибо в мутной воде рыбка лучше ловится. «Люди очень сложны, — писал М. Горький, — к сожалению, многие уверены, что это украшает их. Но сложность — это пестрота, конечно, очень удобная… в целях мимикрии».

Содержательная, богатая сложность обязательно конденсируется в мудрой простоте. Разве не затем нужен сложный путь поиска, чтобы прийти к максимально простому решению? Пестрая усложненность только имитирует эту стремящуюся к простоте сложность. Усложненность скептика никуда не стремится, она лишь помогает избегать простых и однозначных решений, простой и ясной ответственности за порученное дело, прямых — и трудных в этой своей прямоте — путей.

Маскирующая сложность!

Трагичность. До подлинной трагедии, требующей смелости и упорства духа, скептик никогда не возвысится. Но элементы трагического восприятия жизни у него есть. Он не прочь возвести в ранг «трагической диалектики» обыкновеннейшее: «Среда заела». Ему чужды слова поэта: «Я слаб, но я не раб судьбы своей» (Н. Бараташвили). Уж если у скептика появился хоть намек на слабость, будьте спокойны, он выжмет из нее все возможное: и сочувствие, и поблажки, и внеочередной отпуск, и бесплатную путевку и т. д. и т. п. Он предпочитает жить «по обстоятельствам», то есть приспосабливаться к ним, а не преодолевать их. Но когда обстоятельства бьют по носу, он усматривает в этом трагичность, роковое несовершенство мироздания: «Такова жизнь, и не нам ее переделывать».

Трагикомичность!

Итак, позиция скептика — это хитрая, выгодная и нечестная позиция. Я могу простить ошибающегося врага, но трудно простить того, кто, не вмешиваясь в борьбу, с ухмылкой наблюдает за чужими ошибками. Догматик прет напролом, и его «состав преступления» всегда налицо. Скептик предпочитает не оставлять улик. По видимости он «как все», а на самом деле всегда себе на уме, его хата всегда с краю. Поэтому и переубедить скептика очень трудно. Еще Гегель говорил: «Человека, который непременно желает быть скептиком, нельзя переубедить или заставить принять положительную философию — точно так же, как нельзя заставить стоять человека, парализованного с ног до головы». Это сравнение можно уточнить: паралич еще поддается лечению, но скепсис — это симуляция паралича.

Не сгустил ли я, однако, краски, рисуя портрет скептика? Ставлю этот вопрос сам, ибо хорошо знаю, что недоумения такого рода всегда возникают при неправильном понимании соотношения философских обобщений с реальностью. В самом деле, не часто встретишь такую концентрацию скептических черт в одном человеке. Они разбросаны среди других свойств людских характеров, смешаны с ними, часто затушеваны и ослаблены этими другими чертами. Я же пытался показать квинтэссенцию скептицизма, дать портрет скептика в чистом виде, без «замутняющих» его примесей.

Для чего? Для того, чтобы ясно показать, что скептицизм не может быть основой для оптимальной организации человеческого поведения. Он расслабляет, демобилизует человека и в то же время маскирует эту расслабленность демонстрацией снисходительной иронии. Он является удобным средством для того, чтобы усыпить окружающих, влить в них яд недееспособности, а самому в нужный момент урвать жирный кусок. Скептицизм — это позиция нецельного человека, скрывающего свою нецельность за эклектической пестротой усложненности, сомнения, кажущейся широты взглядов и т. д. В общем, для скептика все средства хороши, только бы уйти от ясного выбора пути, от решений, от ответственности.