Нурали Латыпов - Страна премудрых пескарей. Очерки истории эпохи

Граждане России низведены до уровня туземцев, когда-то менявших золото и алмазы на бижутерию и – в лучшем случае – гвозди. Это просто аморально по отношению к народу, на протяжении многих веков доказывающему своё право именоваться великим.

Научно-техническая сфера с 1991-го погружена в жесточайший кризис – и только к концу 1990-х наметились первые узкие тропинки для выхода. На начальном этапе экономических преобразований бюджетные ассигнования сократились во столько раз, что науку вообще исключили из числа стратегических государственных приоритетов. Централизованная система управления развитием науки и техники была разрушена. Надежды же на автоматическое действие рыночных механизмов не оправдались. В развитых странах давно известно: рынок близорук и лишь в редчайших случаях как-то способствует долгосрочным программам с не вполне очевидным исходом. В результате отечественная наука была поставлена на грань выживания. Впоследствии такой подход признан управленческой ошибкой. По сути же это грубейший стратегический просчёт.

По данным министерства образования и науки «с 1989 по 2004 год за рубеж уехали порядка 25 тысяч учёных, около 30 тысяч ежегодно работают за границей по временным контрактам. Это составляло на тот момент 5–6 % от общего научного потенциала России. То были наиболее востребованные и самые продуктивные учёные».

Страну покидает научная элита. Министры, ответственные за неё, традиционно успокаивают президентов: мол, доля потерь не так велика. Но забывают добавить: Запад «слизал с молока все сливки», и у нас осталось в основном то, с чем хорошей «каши не сваришь».

Говоря о причинах оттока кадров из России, называют низкий уровень оплаты труда, необеспеченность материально-технической и приборной базы, низкий престиж статуса учёного в России. Сегодня число занятых в науке в России составляет – по министерским данным – менее 40 % от уровня 1990-х.

Но главная беда – даже не в скудном финансировании. Губительна прежде всего «невостребованность результатов фундаментальных и прикладных исследований экономикой» – предупреждал вице-президент РАН, лауреат Нобелевской премии Жорес Алфёров. – «Без радикальной диверсификации сырьевого уклона российской экономики, создания инновационных технологий в базовых перерабатывающих отраслях с получением продукции высокого передела, инвестиции в науку теряют смысл… Десятки процентов одарённых старшекурсников уходят в бизнес с естественно-научных и технических факультетов. Случаев, когда учёный-соотечественник вернулся бы из-за рубежа, чтобы заниматься наукой на родине, я что-то не припоминаю» [70], – утверждал великий физик [71].

«Можно довести до аварийного состояния основные фонды научно-технической сферы, но, взявшись после этого за ум, сравнительно быстро отреставрировать их. Можно достаточно оперативно обновить приборный парк и оборудование, внедрить самые современные информационные системы. Всё это возможно, но при одном решающем условии – если для этого имеется необходимый кадровый потенциал! – сказано в справке ещё 2003-го года, представленной профсоюзом работников РАН в Совет безопасности России. – Для восстановления же разрушенного кадрового потенциала может не хватить даже самых самоотверженных усилий нескольких последующих поколений».

Словом, нет мозгов – нет и проблемы их утечки. Значит, можно отчитаться о правильно проведенных реформах.

Проблему миграции учёных невозможно решить без мощных научных центров (а не одного «центра» типа Сколково!). Причём не только исследовательских, но и учебных: мировой опыт – включая опыт лучших наших ВУЗов вроде МГУ, МФТИ, МИФИ – давно доказал, что гармоничное сочетание двух этих видов деятельности несравненно лучше раздельного их проведения развивает и учащих, и учащихся.

Кстати, при каждом из таких ВУЗов существовала сеть специализированных – в первую очередь физико-математических – школ, охватившая всю страну. В Советском Союзе была возможность уже на самом раннем этапе отобрать и взрастить наиболее талантливых подростков, а затем довести алмазы до блеска в высшей школе. С введением нынешней системы сдачи экзаменов, по сути, шлифуются булыжники. Зачем эти нововведения, когда есть хорошо забытое и действенное «старое»!

Суперпроекты – вроде предложенных президентом Медведевым университетов федеральных округов – могут оказаться полезны для удержания наших учёных и подготовки новых научных кадров. Но при условии, что будут не только укомплектованы новейшей техникой и обеспечены надлежащим финансированием, но и организованы согласно современнейшим методикам. А главное – займутся селекцией.

С незапамятных времён любой такой центр притягивает к себе талантливую молодёжь с громадных пространств. Вспомним хотя бы: неудачливый соперник Евгения Онегина учился в Гёттингенском университете. И лучшие ученики остаются если не в самой alma mater, то где-нибудь поблизости: скажем, иностранные студенты Сорбонны или Оксфорда с Кембриджем веками вносят немалый вклад соответственно во французскую и британскую науку и технику.

В последние десятилетия основными центрами притяжения талантов со всего мира стали американские университеты. Через них – как сквозь фильтры – прокачиваются ежегодно сотни тысяч молодых людей, раскрывая в обстановке жёсткой конкуренции все свои способности [72]. Лучшие из лучших остаются, поддерживая Америку своими талантами.

Кстати, в советские времена через наши ВУЗы тоже проходило немало талантов из Третьего мира. Увы, сейчас к нам едут лишь немногие. Предпочитают Индию и Китай, где уже давно преподают выпускники английской и американской высшей школы. А кто уверен в своих силах и готов рискнуть немалыми деньгами (не обязательно своими – чаще надеются на кредит), едет в США, где и преподаватели со всего мира, и шансы остаться на работу.

Новые университетские центры – редкий для нас шанс приостановить интеллектуальную миграцию. Пока же к нам едут в основном мышцы – чернорабочие. Конечно, нам нужны и дворники. Но, клюнув на дешёвую рабочую силу, мы вместо внедрения новых технологий ради повышения производительности труда рискуем низвести себя на уровень рабовладения.

Кстати, вышеупомянутые успехи Стрёснера в немалой степени связаны с тем, что после Второй Мировой войны Парагвай изрядно пополнился немецкими колонистами [73]. Да, Парагвай укрывал нацистов – но возможности реализовать свою идеологию у них не было. Для Стрёснера было важно, что из Европы – сперва из разгромленной Германии, а потом из обоих государств, образованных на её территории – в немецкие колонии удирали квалифицированные кадры. Стрёснер ввозил и прикрывал интеллектуальную элиту [74].