Б. Соколов - Молотов. Тень вождя

12—14 ноября 1940 года Молотов побывал в Германии, где вел переговоры с Риббентропом и Гитлером об урегулировании спорных проблем в отношениях между двумя странами и возможности заключения союза. В первый день переговоров Молотова в Берлине произошел любопытный казус. Вот что вспоминает Валентин Бережков, впервые работавший тогда в качестве молотовского переводчика:

«На переговорах в имперской канцелярии с германской стороны участвовали Гитлер и Риббентроп, а также два переводчика — Шмидт и Хильгер. С советской стороны — Молотов и Деканозов и тоже два переводчика — Павлов и автор этих строк. В первый день переговоров, после второй беседы с Гитлером, в имперской канцелярии был устроен прием. Молотов взял с собой Павлова, а мне поручил подготовить проект телеграммы в Москву. В то время не было магнитофонов, стенографистов на переговоры вообще не приглашали, и переводчику надо было по ходу беседы делать в свой блокнот пометки.

С расшифровки этих пометок я и начал работу, расположившись в кабинете, примыкавшем к спальне Молотова во дворце Бельвю, предназначенном для высокопоставленных гостей германского правительства. Провозившись довольно долго с этим делом, я вызвал машинистку из наркомовского секретариата, который в несколько сокращенном составе прибыл с нами в Берлин. Едва машинистка вставила в пишущую машинку лист бумаги, как дверь распахнулась и на пороге появился Молотов. Взглянув на нас, он вдруг рассвирепел:

— Вы что, н-н-ничего не соображаете? Сколько страниц в-в-вы уже продиктовали? — Он особенно сильно заикался, когда нервничал.

Еще не поняв причины его гнева, я поспешил ответить:

— Только собираюсь диктовать.

— Прекратите немедленно, — выкрикнул нарком.

Потом подошел поближе, выдернул страницу, на которой не было ни одной строки, посмотрел на стопку лежавшей рядом чистой бумаги и продолжал уже более спокойно:

— Ваше счастье. Представляете, сколько ушей хотело бы услышать, о чем мы с Гитлером говорили с глазу на глаз? Он обвел взглядом стены, потолок, задержался на огромной китайской вазе со свежесрезанными благоухающими розами. И я все понял. Тут в любом месте могли быть микрофоны с проводами, ведущими к английским, американским агентам или к тем немцам, которым также было бы интересно узнать, о чем Гитлер говорил с Молотовым. На спине у меня выступил холодный пот.

Мне снова повезло. Но я понял: нельзя полагаться только на удачу, надо самому иметь голову на плечах. Молотов, заметив мою растерянность, перешел на спокойный деловой тон:

— Берите ваши записи, идемте со мной...

Машинистка, сидевшая все это время как окаменевшая, стремительно шмыгнула из кабинета, а мы перешли в спальню. Сели рядом у небольшого столика.

— Я начну составлять телеграмму и передавать вам листки для сверки с вашим текстом. Если будут замечания, прямо вносите в листки или пишите мне записку. Работать будем молча. Понятно?

— Ясно, Вячеслав Михайлович, прошу прощения...

— Не теряйте времени...»

Бдительности Модотов никогда не терял, а в особенности тогда, когда находился в самом сердце фашистского логова. Вячеслав Михайлович прекрасно понимал, что в случае необходимости не только Бережкова могут обвинить в шпионаже, но и его самого — в том, что переводчик на самом деле действовал по тайному указанию наркома, вздумавшего сговориться с Гитлером.

Информируя о существе состоявшихся переговоров советского полпреда в Лондоне И.М. Майского 17 ноября 1940 года, нарком писал в шифрованной телеграмме:

«Как выяснилось из бесед, немцы хотят прибрать к рукам Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы обещанием пересмотра конвенции в Монтре в нашу пользу, причем предлагают нам помочь и в этом деле. Мы не дали на это согласия, так как считаем, что, во-первых, Турция должна остаться независимой и, во-вторых, режим в проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за ее спиной. Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными».

Позже Сталин поведал Черчиллю некоторые любопытные подробности берлинского визита Молотова. Британский премьер свидетельствует:

«Когда в августе 1942 года я впервые посетил Москву, я услышал от Сталина более краткий отчет об этих переговорах, который в основных чертах не отличался от германского отчета, но, пожалуй, был более красочным.

“Некоторое время назад, — сказал Сталин, — Молотова обвиняли в том, что он настроен слишком прогермански. Теперь все говорят, что он настроен слишком проанглийски. Но никто из нас никогда не доверял немцам. Для нас с ними всегда был связан вопрос жизни или смерти”.

Я заметил, что мы сами это пережили и поэтому понимаем, что они чувствуют.

“Когда Молотов, — сказал маршал, — отправился в Берлин повидаться с Риббентропом в ноябре 1940 года, вы пронюхали об этом и устроили воздушный налет”.

Я кивнул.

Когда раздались звуки воздушной тревоги, Риббентроп повел его по длинным лестницам в глубокое, пышно обставленное бомбоубежище. Когда они спустились, уже начался налет.

Риббентроп закрыл дверь и сказал Молотову:

“Ну вот мы и одни здесь. Почему бы нам сейчас не заняться дележом?”

Молотов спросил:

“А что скажет Англия?”

“С Англией покончено, — ответил Риббентроп. -=- Она больше не является великой державой”.

“А в таком случае, — сказал Молотов, — зачем мы сидим в этом убежище и чьи это бомбы падают?”»

Перед этим Риббентроп от имени Гитлера просил Молотова передать Сталину предложение о присоединении СССР к Тройственному союзу Германии, Японии и Италии, предлагая поучаствовать в разделе Британской империи. Советскую сферу влияния предполагалось выделить от южных советских границ и вплоть до Индийского океана.

При расставании Гитлер сказал Молотову:

«Я считаю Сталина выдающейся исторической личностью. Да и сам льщу себя мыслью, что войду в историю. И естественно, что два таких политических деятеля, как мы, должны встретиться. Я прошу вас, господин Молотов, передать господину Сталину мой привет и мое предложение о такой встрече в недалеком будущем...»

Уже 25 ноября 1940 года, выполняя замысел Сталина, Молотов заявил германскому послу в Москве Шуленбур-гу, что советское руководство готово принять предлагавшийся немцами проект пакта четырех, но это согласие оговорил рядом цеприемлемых для Гитлера условий, включавших вывод германских войск из Финляндии и Румынии, присоединение к СССР Финляндии и румынской Южной Буковины и установление советского контроля над Болгарией и черноморскими проливами. Гитлер решил, что допускать так глубоко в Европу Красную армию не стоит.