Константин ЛеонтьевЛеонтьев - Избранные письма. 1854-1891

Я дело не затяну, это не в моем духе, и Вы можете быть уверены, что я все другое оставлю, а Вас извещу тотчас же об его ответе.

Пока я не знаю взгляда от. Амвросия, я ничего сам решить даже и «про себя» не могу; но, зная его систему, думаю, что он одобрит Вас и посоветует только немного обождать. Вспоминаю при этом слова Христа: «Кто любит отца или матерь больше меня, несть меня достоин».

Разумеется, это хорошо, что мать Ваша горяча, но отходчива. Климент Зедергольм против воли отца перешел в православие, а кончилось тем, что отец-пастор согласился и на переход матери в православие. В моей книге [659]этого нет, но я узнал об этом позднее. Н. И. Субботин [660]напечатал потом позднее подробно о переходе его в православие. Правда, протестанты гораздо податливее католиков; но Бог милостив, дело обойдется, я уверен. Дьявол немедленно начинает класть препятствия на пути того, кто горячо стремится ко благу. Не оставит Вас Господь! Он увенчает Ваши усилия победой.

Все Ваши возражения мне насчет столиц и удаления я одобряю. Другое дело общий взгляд, и другое дело Ваш частный случай. Раз Вы заботитесь прежде всего, чтобы самого себя утвердить и духовно развить, то Вы совершенно правы. Вы беретесь за самый корень дела, и это делает большую честь Вашему духовному настроению. Держитесь его; Вы правы, рассчитывая на то, что и влияние не уйдет, если Вы будете его достойны. И я, когда поехал в 71 году на Афон, то мне было не до влияния, я думал о себе, о своих грехах, о своем неверии, о своем тогдашнем отчаянии, и когда я сам, с Божьей помощью, утвердился в верованиях и в познании учения, то и влияние откуда-то само собой пришло, несмотря даже на то, что в то время я еще весьма сильно был борим разными страстями и привычными пороками. Когда я противополагал Вам влияние на высшие классы влиянию на 5–6 крестьянских общин, я противополагал две ветви одного корня друг другу и находил, что на одной будет больше плодов, чем на другой. Но Вы хотите взяться крепко за корень, и мне остается только восхищаться быстротой и силой Вашего духовного роста. Помози Вам Боже! Прибавлю еще и то, что большая разница для Вас служить священником при монастыре (пускай и женском) и быть приходским священником в крестьянской среде. Чичерин [661](человек, кажется, не особенно православный), однако в своей книге (история политических учений) [662]называет монашество идеализмом христианства. Он умный и ученый человек и (я) вынужден так назвать его. Если современное русское монашество плоховато, то это касается не учения его, а зависит больше всего от того, что люди в него теперь идут не лучшие, а кой-какие. И через это среднего уровня монахи не могут, так сказать, лично особенно нравиться людям развитым и сильно влиять на них. Нужны истинные прозорливцы и особенно одаренные люди, чтобы влиять на нас, как влияет, например, от. Амвросий. Да и то не без предварительной подготовки светскими людьми высокого образования. Не знаю, например, так ли бы легко повлиял на меня от. Иероним Афонский (старооскольский купец образования 20-х и 30-х годов!), если бы меня хоть немного не подготовили славянофилы и некоторые даже католические писатели. Но как бы ни был плох средний уровень монахов, он и в понимании учения и в нравственной дисциплине несравненно выше среднего уровня крестьян. Я ведь знаю хорошо и тех и других, и стоит только сравнить крестьянина немонаха с монахом из крестьян, чтобы видеть уже огромную разницу в степени христианского рассуждения, если не в степени христианской морали. У монаха из мужиков есть уже ясный идеал — покаяния и смирения, и при самой грубой выработке слышишь эти слова; у мужиков некоторый вид смирения придается гораздо больше внешними условиями нужды, физического страха перед начальством (даже и теперь), чем памятью об учении. В монастыре живешь в воздухе учения, даже и тогда, когда этот воздух не слишком чист и свеж. Это грустно иногда, но. так было и в лучшие времена христианской древности, Вы узнаете это из житий Святых и из аскетических писателей. И тогда жаловались на пороки монахов. Но ведь и крестьяне наши большей частью очень порочны (Вы сами это говорите в брошюре Вашей). Но при этом разница между селом и монастырем та, что в монастырях воздух имеет (для нас) 3/4 кислорода и 1/4 азота, а в деревне наоборот — 3/4 азота и 1/4 кислорода.

Когда я писал Вам в пользу столицы, то я сравнивал ее не с монастырем (о котором и речи не было тогда), а с крестьянским сельским приходом. И теперь скажу, столица (для священника Вашего образования) лучше деревни, но монастырь, конечно, лучше и того и другого, особенно для начала, для того утверждения, о котором Вы говорите.

Боюсь только, что пока будет продолжаться у Вас борьба с римским фанатизмом матери, в Лесной монастырь возьмут другого… Я очень рад, что Вы познакомились с Иванцовым-Платоновым [663], это весьма ученый и образованный человек; прежде, подобно многим нашим ученым «белым» иереям, он, кажется, был против монашества. Но за последние годы повеял такой дух, что многие люди стали быстро изменять свои взгляды к лучшему. Берегитесь только его либерально-славянофильского оттенка. Все-таки этого нельзя в зрелые годы скоро и дотла выкурить из человека.

Я всегда так говорю: «Учреждения пусть будут суровы; человек должен быть добр». Вот христианство. Замечу еще одну не очень утешительную для природы человека черту, но, я думаю, очень верную психологически: «При суровых законах и обычаях и доброта-то легче». Немного и нужно, чтобы быть уже добрым христианином. Например, при рабстве: прибил раба за дело и умеренно, без внутреннего ожесточения, и то уже и рабу хорошо, и он говорит: «справедливый господин!» И рабовладелец прав и добр и даже, может быть, и подвиг самовоздержания, рассуждения и любви совершил, а когда два свободных хама, один богатый, а другой бедный, приходят в столкновение и ввиду мировой судья, то что же выходит? Богатый не бьет не по страху Божию и любви, а по страху человеческому, а бедный фыркает и ничем не доволен, все ему мало! Кстати сказать: не подумайте, что я оплакиваю крепостное право по личному интересу. Вы жестоко ошибаетесь. Я никогда сам крепостными не владел и над ними не начальствовал и даже постоянно смолоду зря воевал за них с матерью.

Позднее некрепостных я стал иногда бить. И с Божьей помощью раза два случилось, что и Господь оскорбителей бил с отменною опасностью, но с успехом. В этом не особенно каюсь.

Говорю же я о суровости законов и личной доброте — вообще, чтобы резко отделить идею христианской гуманности от юридического свободолюбия.

Суровые нравственные законы, смягченные личным христианством и тонкой образованностью высших классов, — вот мой идеал для России ближайшего будущего. И больше ничего!