Ирина Андрос - Белорусский предприниматель в обществе и государстве. Историко-социологический анализ

В венгерском опыте обратим внимание на следующий момент. Из официальных документов исчезло упоминание о частной форме собственности, приобретенной своим трудом. Но и наемный труд не запрещался. Это называлось интеграцией мелкотоварного производства с социалистическим. Однако в результате действия многочисленных экономических рычагов (существование высокого специального налога, лишение многих льгот из-за наемной силы, более строгая система социального обеспечения), а также в силу мелкоремесленного характера производства, в 1983 г. 89,0 % ремесленников вовсе не нанимали рабочих и лишь 4,0 % имели более одного помощника. В среднем на четырех ремесленников в 1983 г. приходился один наемный рабочий. То есть, необходимо было всячески показать, что имелось дело в основном не с частной, а индивидуально-трудовой деятельностью. Тогда предпринимательская активность, вписываясь в советскую идеологию, получала народное одобрение.

Похожая ситуация сложилась и в Советском Союзе, где кооперативы воспринимались неоднозначно. Во-первых, уж очень глубоко укоренилась в советских гражданах психология подозрительного отношения к предприимчивым деловым людям. Роль целенаправленного формирования в народе неприязни к кооперативам с опорой на «антиценности», которые десятилетиями внушались советскому человеку – категорическое осуждение понятий «коммерсант», «предприимчивость», «хозяин» и т. п. – была очень велика. Во-вторых, сказывался негативный первый опыт, который показал, что под видом кооперативов чаще выступали «ловкачи», наживавшиеся на перепродаже товаров и продуктов, приобретенных в эпоху дефицита в магазинах или «из-под прилавка». Например, в канун Нового года, в ряде городов скупались стеариновые свечи, которые затем продавались в десятки раз дороже. Данное явление, а именно спекуляция, отождествлялось у большинства населения с кооперативным движением, что вызывало негативное отношение к кооператорам. И хотя результаты социологических опросов в целом не подтверждали представления о неприятии кооперации населением страны, тем не менее через СМИ народу внушали, что он кооперацию не принимает. Сам по себе эффект подобной пропаганды не мог быть долгосрочным, но если бы и дальше, уже ссылаясь на «глас народа», удалось еще больше ограничить свободу кооперативного движения, поставить его под власть госчиновников, мафии, «взвинтить» цены на кооппродукцию, то сдвиг общественного мнения был бы не минуем. Во всяком случае, в сравнительно менее образованной части общества. Тогда бы общественное осуждение неизбежно перекинулось бы на новые методы хозяйствования, что привело бы к крайне болезненному удару по перестройке в целом. Проводимые в Советском Союзе социологические исследования показывали, что кооперативное движение способствовало формированию нового слоя, не противопоставляющего себя обществу, в котором развивались ценности хозяина, человека, готового напряженно трудиться, рисковать, нести ответственность за свои решения. Кооператоры времен перестройки – это представители наиболее образованной и самостоятельной части общества, со стажем на руководящей работе, не желавшие сотрудничать с административной системой. Они знали себе цену, предполагали у себя немалые возможности и стремились их реализовать. Им хотелось иметь собственное дело, полезное не только для себя, но и для общества.

Почему же в Советском Союзе кооперация так и не получила должного развития, угаснув с остатками НЭПа в 1930-е гг. и скукожившись в 1990-е гг.? Такая ситуация объяснялась и тем, что, во-первых, значительная часть кооперативов действительно работала не на потребительский рынок, а на государственные предприятия («директорские кооперативы»). Кроме гарантированного снабжения сырьем и оборудованием этому способствовали и существовавшие нормативные акты, побуждавшие, а иногда и прямо требовавшие создавать кооперативы именно при предприятиях. Во-вторых, существовавший у предприятий избыток безналичных денег, от которых они были рады избавиться через дополнительную (кооперативную) продукцию. Эти два обстоятельства реально отрывали кооперативы от потребительского рынка. Кроме того, рост дефицита товаров повседневного спроса совпал с оживлением работы кооперативов. В том числе и этот момент облегчил создание «образа врага». В-третьих, ценности нового предпринимательского слоя противостояли удобному для начальства конгломерату из потерявших реальное содержание идеологических штампов и развивающегося под их прикрытием иждивенческого сознания. Разумеется, такими людьми легче управлять прежними методами. А людьми с ценностями свободного и ответственного производителя подобным образом управлять сложно. В этом и заключалась основная опасность «нового социального слоя» под названием «предприниматель». В-четвертых, факторы идеологического характера продолжали оказывать (и до сих пор это делают) большое влияние на формирование общественного мнения по отношению к кооперативным предприятиям и кооперативному движению, их роли в развитии отечественной экономики. Истоки идеологической заморозки идей кооперации следует искать в 1920-х гг. Работу В. И. Ленина «О кооперации», написанную 4–6 января 1923 г., его приемники опубликовали только в конце мая. В этой статье Ленин, критиковавший до Октябрьской революции ограниченность «кооперативного социализма», представил разработки положения о социализме как обществе «цивилизованных кооператоров». А перед этим в партийные организации на местах было разослано письмо Политбюро о том, как надо относиться к ленинскому наследию конца 1922 – начала 1923 г. В письме утверждалось, что статья «О кооперации» написана больным человеком, и лишь тогда она была опубликована незначительным тиражом. Так, неприятие кооперации как особой формы организации труда стало результатом в том числе и незнания ее истинной сути.

В бывших республиках Советского Союза кооперация сопровождалась негативными явлениями, как экономического, так и социального характера (о них мы уже писали выше), что также отрицательно повлияло на ее «имидж». Легализацию кооперации и ИТД в СССР представляли как движение от неорганизованных и полулегальных форм применения труда к современным, культурным, включенным в единую систему организации. Данное решение рассматривалось как смелый и решительный шаг вперед, однако оно имело преходящий характер. Кооперация так и не была реабилитирована как постоянная форма хозяйственных отношений. Введение в перестроечную экономику рыночных, в том числе и кооперативных элементов продолжало носить вынужденный характер, а сохранение административно-командных – принципиальный и стратегический. Сами кооператоры и представители органов власти, регулировавшие кооперативную деятельность, главным препятствием на пути развития кооперативного движения считали не неприязнь населения, а саму экономическую систему, отторгавшую независимое предпринимательство. Видя в государственном принуждении к труду более совершенную форму организации труда, чем кооперация, противники кооперации ставили трудовую повинность, политическое принуждение к труду выше, чем экономические методы стимулирования производственной деятельности. Однако кооперация как форма организации труда и управления производством наиболее соответствует психологии хозяйственного творчества, социальным потребностям человека. Вывод напрашивается один – под воздействием именно «перестроечной» государственной политики складывалось неприятие населением кооперативов. Ведь развитие кооперативного движения привело к расшатыванию советской системы ценообразования, централизованного материально-технического снабжения и т. п. Кроме того, между государственным хозяйством и кооперацией возникла конкуренция за трудовые ресурсы, в которой кооперация выигрывала. В Беларуси «закат» советского кооперативного движения ознаменовал переход к новым формам и способам экономической реализации частной хозяйственной инициативы вместе с обретением республикой независимости.